– Как бы я желал, Пушкин, чтобы ты скорее приехал в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым в карты не играть.
– Нет, брат, дудки! Обещания не даю, Астафьева не боюсь и в Кисловодск приеду скорей, чем ты думаешь.
Но на поверку вышло не так: более недели Пушкин и Дорохов не являлись в Кисловодск; наконец, приехали вместе, оба продувшиеся до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им у Раевского на дорогу.[592] Приехал ко мне с твердым намерением вести жизнь правильную и много заниматься; приказал моему Кирилову приводить ему по утрам одну из лошадей моих и ездил кататься верхом (лошади мои паслись в нескольких верстах от Кисловодска). Мне странна показалась эта новая прихоть; но скоро узнал я, что в Солдатской слободке около Кисловодска поселился Астафьев и Пушкин всякое утро к нему заезжал. Ожидая, что из этого выйдет, я скрывал от Пушкина мои разыскания о нем. Однажды, возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол.
– Откуда, Пушкин, такое богатство?
– Должен тебе признаться, что я всякое утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у него нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уж вытащил у него моих денег.
Всего было им наиграно червонцев двадцать. Долго бы пришлось Пушкину отыгрывать свою тысячу червонцев, если б Астафьев не рассудил скоро оставить Кисловодск.
Несмотря на намерение свое много заниматься, Пушкин, живя со мною, мало чем занимался. Вообще мы вели жизнь разгульную, часто обедали у Шереметева, Петра Васильевича, жившего с нами в доме Реброва. Шереметев кормил нас отлично и к обеду своему собирал всегда довольно большое общество. Разумеется, после обеда …в ненастные дни занимались они делом: и приписывали и отписывали мелом.[593]
Тут явилась замечательная личность, которая очень была привлекательна для Пушкина; сарапульский городничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила в каком-то гусарском полку во время 1812 года, получила георгиевский крест и после не оставляла мужского платья, в котором по наружности ее, рябой и мужественной, никто не мог ее принять за девицу. Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним.
Приближалось время отъезда; он условился с ним ехать до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался chevalier d'industrie,[594] выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался, поскакал один в Москву и, вероятно, с Дуровым никогда более не встретился.
В память нескольких недель, проведенных со мною на водах, Пушкин написал стихи на виньетках в бывшем у меня «Невском альманахе» из «Евгения Онегина».[595] Альманах этот не сохранился, но сохранились в памяти некоторые стихи, карандашом тогда им написанные. Вот они:
Вот перешедши мост Кокушкин,
Опершись…ой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С m[onsieu]r Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом.
Не плюй в колодезь, милый мой!
На виньетке представлена была набережная Невы с видом на крепость и Пушкин, стоящий опершись о гранит и разговаривающий с Онегиным.
Другая надпись, которую могу припомнить, была сделана к виньетке, представляющей Татьяну в рубашке, спущенной с одного плеча, читающую[596] записку при луне, светящей в раскрытое окно, и состояла из двенадцати стихов…[597]
Из дневника 1826 года[598]
30 сентября. Я уверен, что посещение Вошара доставит вам большое удовольствие; он действительно очень добр, раз взялся исполнить все порученья; он обещал мне, что сообщит Вам все, что даст Вам представление о будущем Жанно; грустно, однако, сознавать, что первый человек, узнавший обо всем, что с нами приключается, – иностранец и что никто из наших компатриотов не хочет ничего знать и не ищет способа приехать к нам; простите, дорогие сестры, что я послал его к Вам, но я уверен, что Вы найдете средство заплатить ему. В настоящее время это меня очень устраивает, раз дорога, мне предстоящая, очень длинная.
Уверенность в том, что Вы теперь спокойны относительно моей судьбы, – мне отрадна. Я надеюсь, что наступит день, когда Вы будете также спокойны о судьбе дорогого Жанно. Дай бог мне увидеть его при его проезде раньше, чем я уеду.
2 октября. Сегодня должна была быть почта, но ничего нет; предполагаю, что дороги неисправны; я ожидаю почту с нетерпением; возможно, буду знать что-либо о Жанно.
5 октября. Если Вы переписываетесь с Лепарским, скажите ему, что его протеже Глэн[?] – человек редкий во всех отношениях, и интерес к судьбе моей – невыразим; он страдает за меня… Именно он берет на себя передать все, что я должен сказать Жанно, если он проедет город.
5 ноября. Глэн хочет, чтоб я во что бы то ни стало писал Лепарскому, в коего он влюблен; я поручаю Вам сказать ему, что именно ему я обязан вниманием к себе… Раньше, чем я приехал, он говорил обо мне… думая, что Жанно должен приехать. Вы знаете все, за что он себя считает должником Жанно и зятю.
10 ноября. Вот, что Вы можете сообщить родным сосланных: они очень счастливы, что могут быть полезны в чем-либо; не знаю, распространяется ли эта доброта на каторжников… надеюсь, что да – для дорогого Жанно. – Они хотя не будут претерпевать нужду, если родные их не забудут.
15 ноября. Я очень доволен, что Вы имеете новости о Жанно; все, что Вы говорите о нем – выглядит вероятным… Лепарский в пути, приближается к цели; будем надеяться, что он сделает что-нибудь для облегчения судьбы несчастных; теперь там Капцевич наблюдает…
17 ноября. Я прошу Жанно вдохновлять меня, а он смотрит на меня, не говоря ни слова. Почему не могу я вдохнуть жизнь в этот портрет. Если б даже я мог, не знаю, сделал ли бы я, боясь придать ему душу, мало с ним схожую. – Но я рад иметь его при себе, и мысль, что он будет следовать за мной по тяжелому жизненному пути, – облегчает…
29 ноября. Сегодня приехал в город Лепарский; майор был у него – в восторге от него. Он говорил с майором о новом месте и между прочим сказал, что сделает все для облегчения несчастных, что очень утешительно для будущего Жанно.[599]
