Предусмотрительно я отправил в отпуск начальника личной охраны Хрущева Литовченко.
Из аэропорта в Адлере правительственный самолет поднялся в воздух около десяти часов утра 13 октября. Я сообщил Брежневу, что Хрущев прилетит в Москву примерно в полдень, и спросил, кто поедет его встречать. Было принято, что первого секретаря обычно встречают все члены Президиума, а также много других функционеров.
— Никто не поедет, — неуверенно ответил Брежнев. — Поезжай сам.
Тогда я спросил, как мне себя во время встречи вести.
— Решишь все на месте, — отделался он от меня короткой фразой.
Задавать дальнейшие вопросы было бы напрасно.
Я отправился в аэропорт «Внуково-2», пытаясь представить себе, как же дальше станут развиваться события. Еще до того, как колеса самолета коснулись посадочной полосы, выяснилось, что столкновения с охраной или ка-кого-либо насилия не будет: из Пицунды сообщили, что Хрущева сопровождают только пять членов его личной охраны.
Аэродром был совершенно пуст. Вскоре после меня во Внуково прибыли еще несколько человек из Девятого управления, но те по моему указанию встали так, чтобы их не было видно. Прибыл и секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе, чтобы встретить своего шефа — Микояна.
Я шел по гигантскому бетонному полю. Разные мысли проносились у меня в голове. Хотя мне довелось видеть Хрущева во всевозможных ситуациях, но эти минуты, я понимал, были историческими. В памяти всплыла самая первая наша встреча в его киевском кабинете. Смущенный юноша, стесняющийся подойти к столь большому человеку, который к тому же позвал его неожиданно, сразу же после ужина с делегатами… Сколько воды утекло с той поры!
О том, что именно эта наша встреча на аэродроме станет вообще последней, я тогда еще не знал. Однако какое-то предчувствие у меня было.
К тому времени Никита Сергеевич Хрущев стал уже иным. Изменился и я.
Посматривая в небо, я старался подавить в себе новые, хотя и умеренные моральные сомнения. Обо всем я уже подумал раньше и делал все, чтобы справиться со своими противоречивыми чувствами. Ведь должно же было случиться то, что лучше для партии и всей страны! А это важнее сантиментов личного характера. Но и у меня было сердце не из камня, и чувство сомнения терзало мою душу.
Необходимость принятия конкретного решения в конкретный момент всегда связана с немалым напряжением и долей неуверенности. Но что лучше: отказаться от ответственности и тем самым избавить себя от сомнений или стоять в стороне и смотреть, кто возьмет верх? Нет, я не отношусь к людям такого рода. Да и пост я занимал, на котором плоды успеха не пожинают нерешительные…
Наконец в небе появился самолет. Маленькая точка все увеличивалась и увеличивалась. Рев моторов становился сильнее и сильнее. Когда машина приземлилась, шум утих, в корпусе самолета открылась маленькая дверца.
Никита Сергеевич Хрущев и Анастас Иванович Микоян появились на площадке трапа и стали спускаться вниз.
— А где остальные? — спросил Хрущев.
— В Кремле. Ждут вас.
Никита Сергеевич глянул на меня, но ничего не сказал.
— Вы будете обедать дома или в Кремле присоединитесь к остальным? — нарушил я тишину вопросом.
— Они уже поели?
— Наверное, нет. Ждут вас.
Потом они обменялись парой фраз с Микояном.
— Поедем в Кремль, — решили вместе.
Затем оба сели в «Чайку» и направились к центру города.
— Поехали за ними, — сказал я своему шоферу и про себя воздал хвалу судьбе за то, что она помогла мне все провести так гладко.
И только в пути я осознал, что допустил маленькую оплошность. За несколько дней до этого перепуганный Брежнев посоветовал мне для предосторожности — против обыкновения — брать с собой телохранителя. Телохранителем был всего один офицер, одетый к тому же в штатское.
Мы, не спеша, двигались по Внуковскому шоссе к городу. Обычно я сидел рядом с водителем, а теперь мое место занимал охранник.
Телохранители Хрущева обратили на это внимание и занервничали. Они все чаще стали оборачиваться, чтобы глянуть на нашу машину. Один раз обернулся и сам Никита Сергеевич.
— Притормозите, — сказал я водителю, стараясь избежать неприятностей.
Несколько минут мы переждали у края шоссе, а потом двинулись дальше.
Я снял телефонную трубку и сообщил о прилете первого секретаря человеку, ожидавшему моего звонка за кремлевскими стенами.
Как только Хрущев и Микоян прибыли на место и Никита Сергеевич закрыл за собой двери зала заседаний, я отдал еще несколько распоряжений. Прежде всего отыскал майора, который в это время заменял в Кремле Литовченко, и сказал ему значительно:
— Сейчас я меняю охрану в приемной Никиты Сергеевича, на его квартире и на даче. И ты давай со своей командой — в сторонку. Это решение Президиума ЦК. Ты коммунист, я — тоже. Поэтому давай решение выполнять. О своей дальнейшей работе в органах безопасности не беспокойся.
— Товарищ председатель, — немедленно отреагировал майор. — Я офицер и коммунист. Все понимаю и сделаю так, как вы мне прикажете.
В общем, я принял все меры, чтобы охрана и связь на квартире, на даче, в машине Хрущева были замкнуты на начальника Девятого управления Чекалова и меня.
Новая охрана приступила к своим обязанностям. На этом свои главные задачи я выполнил. Не оставалось повода дольше находиться в Кремле. Остаток дня я провел в своем кабинете на третьем этаже здания на Лубянке…
Как шел разговор на Президиуме, мне потом подробно передали его участники, и прежде всего — Александр Николаевич Шелепин.
Заседание Президиума началось как обычно. Его открыл и председательствовал на нем сам первый секретарь Н.С.Хрущев.
— Вы хотели обсудить проблемы в моем присутствии. О чем речь? — начал он.
По разработанному ранее сценарию первым поднялся Леонид Брежнев. Он сообщил Хрущеву, что тема заседания — выяснение отношений в руководстве партии.
Вступительное слово сделал Брежнев, затем говорили все остальные.
Члены и кандидаты в члены Президиума, секретари Центрального Комитета партии — а никого другого в зале не было — вскоре сбросили маски, и начался откровенный разговор. Выступали один за другим несколько часов подряд. Прямо в глаза Хрущеву говорили о его ошибках. Кириленко сказал, что Хрущев за три года ни разу не по-звонил ему. Мазуров заявил, что на пленумах ЦК Хрущев противопоставлял рядовых товарищей руководящим партийным работникам, что в партии принижен уровень теоретической работы, в течение десяти лет в ЦК не был заслушан ни один обком партии. Суслов говорил о грубом попрании норм коллегиальности руководства. Гришин заявил, что целых четыре года Хрущев его не принимал. Полянский напомнил о возмутительных случаях показухи вроде известного «Рязанского дела» — трагически закончившейся аферы первого секретаря обкома партии Ларионова. Косыгин обвинил Хрущева в натравливании одних членов Президиума на других, в том, что он подменял решения Президиума многочисленными «записками», которые вызывали шараханье в стране от одной проблемы к другой. «До какой жизни мы дошли, — возмущался Брежнев, вклинившись в выступление Косыгина, — если прием Косыгиным посла любой страны должен заранее обговариваться с Хрущевым, а если он встречался без вашей санкции, получал выговор!»
