– Ну, как колхоз? – спрашивает М.А.
– Хорош! – добро и весело отвечает председатель. – 70 процентов прочных и крепких есть! Почти все, кто ушел, вернулись снова в колхоз.
– А как поживает Микишара? – вдруг спросил М.А. («Семейный человек»)8.
Тот засмеялся:
– Приходил ко мне, просил дать свидетельство о политической благонадежности, хочет охотой заняться, ружье купил. Говорит: «У меня сын был красноармеец…»
– Да ведь ты сына-то убил, говорю ему. Не дал ему свидетельства, – закончил председатель, допил торопливо рюмку, пыхнул папиросой и ушел, помахивая кнутом.
В его отношениях к окружающим, семейным особенно это характерно, чувствуется та же сдержанность в выражении своих чувств и настроений. Только один раз, и то случайно, видела я, как он приласкал и поцеловал своего двухлетнего сынишку, а со Светланкой всегда говорит как со взрослой. Очень любит поддразнивать ее, иногда доводя до слез.
История с «Яркой» (овцой). Чтобы не резать дома теленка, его обменяли на овцу. Вечером пришел дедушка Петр Яковлевич, и начались разговоры о том, что завтра надо зарезать Ярку. Дедушка взял длинный нож, чтобы отточить его для этой операции. Все разговоры велись в присутствии Светланы. Конечно, она заинтересовалась и стала расспрашивать: «Дедушка, ты будешь резать Ярку?» Ей ответили, что Ярку завтра отгонят в стадо, и она успокоилась. Утром Ярка исчезла. Светлана озабоченно ее искала и, чувствуя что-то неладное, стала ко всем приставать. Версия о стаде мало ее удовлетворила.
И вот отец начинает ее дразнить:
– Светланка, а ведь Ярку-то зарезали.
– Нет, ее отогнали в стадо, – кричит девочка.
– Это они тебя обманывают. Пойдем к деду, там и шкура висит!
Светланка бесится, а М.А. спокойно наблюдает. За обедом —
та же история. Светлане мать подкладывает в тарелку баранью почку: «Ешь, Светик, ты ведь любишь почку?» «Ага, – торжествует отец, – почка-то ведь от Ярки. Как же она в стадо ушла без почки?» И прочее. Я возмущаюсь: «Зачем вы мучите ребенка?» – «А зачем ей говорить неправду? – возражает он. – Зарезали – и зарезали».
Сколько шуток добродушных, но иногда очень острых, попадало бедному «Ваське» Кудашеву. Его аппетит, сожженная спина и плечи (не умеренно накинулся на солнце), бормотание во сне – все подвергалось обстрелу. И словечки М.А. были иногда так неожиданно метки, что и мы все, и сам «Васька» хохотали от души.
Игоря он преследовал за отросшие усы и бороду. И чего только не выдумывал он, сидя за обедом, по поводу усов. С дедушкой проделывались самые разнообразные шутки. То на охоте ему подсовывалось негодное ружье, то будили его, как только он закрывал глаза, и прочее. Словом, не было ни одного человека, в котором М.А. не подметил бы слабых сторон и не начал бы подшучивать. Даже меня он не оставлял в покое, хотя и осторожнее, чем других, но все же нет-нет, да и метнет стрелу.
С вечера начинаются сборы на охоту. Все заняты набивкой патронов, чисткой ружей, сбором снаряжения. Помогают все: дед, Иван (брат Марии Петровны), женщины: готовят «харчи», одежду. Чуть ли не до двенадцати часов идет невероятная возня. Собаки, предчувствуя охоту, нервничают, обнюхивают вещи, толкутся под ногами. Особенно озабочен был М.А.
Ушли все спать на сеновал, наказав бабушке разбудить в четыре часа утра.
Утром из окошка я наблюдала «выезд на охоту»: на линейке – М.А., Горя, Кудашев и Николай, охотники в самых затрапезных костюмах. А у М.А. нелепая фуражка защитного цвета, от пользования ею, как черпаком для воды, она съежилась и торчала у него где-то на макушке.
Свежее, тихое утро. Подымалось солнце («На синем пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо», – вспомнила я фразу из «Тихого Дона»).
Мычали коровы, собираясь в стаде. М.А. открывал ворота и весело закивал мне головой. А вечером усталые, пыльные, голодные… Сколько рассказов, приключений на охоте! И 24 куропатки! «Ваську» – ругали. Он обстрелял! Горя и М.А. говорят, что он бегал по степи как угорелый, чем и объясняется его успех. И опять безобидные шутки и насмешки над счастливым своим успехом (12 куропаток!) Кудашевым.
Вечером сборы на рыбную ловлю. Вытаскиваются из амбара сети, приводятся в порядок, опять соответствующие костюмы, шубы и прочее. Ночью над рекой сильно свежо. Берется фонарь и старые затрепанные карты. От скуки публика режется в дурака.
Поставили сети, и, когда поднялась луна, М.А. приехал за мной. По тихому зеркалу реки бесшумно скользила лодка. М.А., стоя на носу, вытаскивал сети и смотрел, не попалась ли рыба.
И снова я вспомнила «Тихий Дон», Аксинью и Григория, весь аромат этого удивительного произведения особенно ярко чувствовался здесь. Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях. И придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к нам? Много бы я дала за это, и никаких трудов не надо жалеть, чтобы крепче связать его с нами, дать твердую опору, заставить чувствовать его своим, а не травить, как это делают враги и, что еще хуже, так называемые «друзья и товарищи», «проклятые братья-писатели», – как горько жаловался М.А. однажды в письме. Я ничуть не сомневаюсь, что, кроме меня и Игоря, нет ни одного человека, так близко заинтересованного в дальнейшем развитии его писательской карьеры. И он однажды в письме так и сказал. Кстати, характерный штрих: когда мы уезжали, Мария Петровна, обнимая меня, думаю, что искренне, благодарила за то, что приехали, говорила всякие ласковые слова. М.А. – ни слова благодарности и никаких излияний, как Горя…
Когда мы стояли под палящими лучами солнца на балконе у уполномоченного ГПУ т. Нырко, ожидая машину, М.А. сказал: «Завтра сажусь за работу». (Он знает, что меня мучит задержка последней части «Тихого Дона».) «В конце августа буду в Москве, хлопотать о паспорте для заграничной поездки, может быть, привезу…»9
– А повесть из колхозной жизни когда начнете писать? – улыбаюсь я.
– Нет, не сейчас. Пусть полежит, обмаслится. Приеду из-за границы, тогда посмотрим.
Подъехала машина, еще крепкое пожатие руки. И М.А. со своим серым конем и Кудашевым, с пестрым полотенцем на обожженных плечах скрылись за облаком пыли…
Вот и Дон, и белый песок пляжа, и вся Вешенская, «невеселая, плешивая, без садов станица», как говорит в «Тихом Доне» Михаил Александрович. Но и я, и Горя уезжали с сожалением.
Такова удивительная, притягивающая сила у этого крепкого, такого еще молодого и не всегда понятного и разгаданного человека.
Доехали до Базков по-над Доном и помчались по степи. Спускаясь с горы в Каргинскую, Игорь узнал то место, где были «изрублены пленные краснюки», как говорил «подросток-казачонок, гнавший на попас быков». Горя обернулся ко мне и сказал: «Помнишь?» Так сказал, что я почувствовала, что и у него «Тихий Дон» ожил после пребывания в Вешенской.
