В Вёшках не могли знать, что происходило на самом деле. Начальник германского Генштаба сухопутных войск Франц Гальдер это знал. «Общая картина первого дня наступления такова: противник был захвачен немецким нападением врасплох…» — внес он в свой дневник.
Шолохов поверил Молотову, но уже через пару часов прозвучал отрезвляющий Указ Президиума Верховного Совета «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения». Тут-то и пришла пугающая догадка — из самого текста явствовало, что военное положение вводится не в «отдельных местностях», не только на Западе страны, но и в Москве, и на Дону.
Он воссоединил только что узнанное с тем, что знал по главной фашистской книге Гитлера «Моя борьба» (ему кое-что из нее переводил Клейменов): «Завоевание и колонизация областей на восток от Эльбы…»; «Умственный и моральный уровень широкой массы народа в России был страшно низок…»; «В России достаточно немногого… Только натравить необразованную, не умеющую ни читать, ни писать массу на верхний слой интеллигенции…»; «Мы объявляем непримиримую войну марксистскому принципу „человек равен человеку“».
Нет, Гитлер напал не для того, чтобы тут же отступать.
Второй день войны. Шолохов с утра на почте — из Вёшенской ушла телеграмма в Москву. Гриф — «срочная». То первый выстрел писателя по врагу: «Наркому обороны Тимошенко. Дорогой товарищ Тимошенко. Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию… По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину и великое дело Ленина — Сталина». Подпись: «Полковой комиссар запаса РККА, писатель Михаил Шолохов».
Третий день войны. Шолохов в райкоме — здесь его и попросили выступить перед станичниками. Пошел готовиться — знал, что от него ждут слова и писательски правдивого, и депутатски государственного. Он не может себе позволить, как у Молотова, легкомыслия, не для него пустые призывы. К обеду доставили «Правду» — углядел сообщение: «Митинг советских писателей». Выделено, что в столице выступили Фадеев, Павленко, Вишневский и немец-эмигрант Вилли Бредель. Всё без предчувствия правды, что быть войне — кто кого: на уничтожение. На последней странице: «Детская олимпиада художественной самодеятельности».
25 июня. В «Правде» сообщение: «Собрание ростовского партактива» — направили письмо Сталину с заверениями, что агрессор будет разбит.
На следующий день еще одна заметка с берегов Дона — «Митинг в Вёшенской» — сообщила, что станица провожала первых новобранцев. Отметила: «С теплой напутственной речью обратился к казакам депутат Верховного Совета писатель-академик М. Шолохов».
Он произнес: «В этой отечественной войне…», значит, чувствовал то, что пока еще не все поняли: война примет всенародный — отечественный! — характер, и не быть ей легкой и скорой.
Призвал: «Донское казачество всегда было в передовых рядах защитников священных рубежей родной страны. Вы продолжите славные боевые традиции предков и будете бить врага так, как ваши прадеды бивали Наполеона, как отцы громили кайзеровские войска…»
Выходит, догадался, как важно немедля всколыхнуть историческую память, чтобы пробудить патриотические чувства. Сталин тоже напомнит народу о судьбе Наполеона и кайзера, но только через восемь дней.
Когда готовился выступать, взял в руки свой «Тихий Дон» — перечитал, что писал десять лет тому назад тоже о первом дне войны с германцем в 1914-м:
«Полковник вывернул из-за угла казарменного корпуса, боком поставил лошадь перед строем…
— Казаки… Германия объявила нам войну!
Полковник говорил еще. Расстанавливая в необходимом порядке слова, пытаясь подпаливать чувство национальной гордости…» (Кн. 1, ч. 3, гл. VII).
По радио звучала новая песня со словами «Пусть ярость благородная / Вскипает, как волна. / Идет война народная, / Священная война!». Истинный гимн страны, которой надо отрешаться от мирной жизни.
3 июля. Сталин выступил по радио. Шолохова, как и других, его речь поразила — вождь еще никогда не обращался так к народу: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!..» Признал, что быть войне жестокой, тяжелой, закончил духоподъемно и афористично: «Все для фронта! Все для победы! Наше дело правое. Враг будет разбит!»
Но все нет Шолохову ответа из Москвы. Тогда он сам расчехлил свое отныне военное перо. Передал в «Правду» огромный очерк «На Дону». Он появился в газете 4 июля.
В этот день Гитлер заявил — знал, что его войска прут напролом: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически он войну уже проиграл…»
Гитлеру не дано было узнать настроений «противника».
Шолохов знал! В своем очерке запечатлел слова казачки на проводах мужа в армию: «Вот и опять эти немецкие б… лезут на нас. Не дали нам с тобой мирно пожить… Ты же, Федя, гляди там, не давай им спуску!» (После войны текст стал укрощаться — не стало более выразительной «б…»; кто проявлял бдительность — редактор или сам Шолохов, — неизвестно.)
Страна читала здесь же и монолог «немолодого, со впалыми щеками казака». Ему было что сказать — прошел через плен у германца в Первую мировую: «Запрягали нас по восемь человек в плуг. Пахали немецкую землю. Потом отправили на шахты. Норма — восемь тонн угля погрузить, а грузили от силы две. Не выполнишь — бьют. Становят лицом к стене и бьют в затылок так, чтобы лицом стукался об стену. Потом сажали в клетку из колючей проволоки. Клетка низкая, сидеть можно только на корточках. Два часа просидишь, а после этого тебя оттуда кочергой выгребают, сам не выползешь…» У казака самая что ни есть всенародная фамилия — Кузнецов. Доживет ли этот горемыка, чтобы прочитать рассказ «Судьба человека» о герое-мученике с такой же всеобще русской фамилией Соколов?
Закончил очерк так, чтобы страна отрешалась от довоенного «пролетарского интернационализма»: «Великое горе будет тому, кто разбудил эту ненависть и холодную ярость народного гнева!»
В «Тихом Доне» по-иному запечатлел прощание с домом казаков, которых в 1914-м призвали воевать: «Буднее, кровное, разметавшись кликало, голосило: жены, дети, любушки, неубранные хлеба, осиротелые хутора, станицы… Единственное, что ворвалось в память каждому» (Кн. 1, ч. 3, гл. VII).
Однако отчего же это ему все нет никакой команды из Москвы? Уж мобилизован выпестованный им Колхозный театр казачьей молодежи. Отныне ему задание выступать перед защитниками Дона. Потом, к зиме, мужчин-артистов взяли воевать — кто-то славно погиб, кто-то вернулся в славных наградах.
