Торпедовцы играли с «Динамо» из Минска. Проигрывали 0:1, когда Эдуард, получив пас от Воронина, с лёта, без обработки пробил в нижний угол. А за две минуты до конца успел к мячу, который минский вратарь выронил.
И через игру он забил своим традиционным клиентам из «Локомотива» первый из трех в том матче торпедовских мячей. Похоже, что предсезонные обещания Марьенко стали сбываться. Стрельцов в строю — и «Торпедо» выигрывает.
Матч против «Черноморца» мне еще и потому запомнился, что за Одессу играл переехавший туда после разрыва с Масловым Лобановский.
В «Торпедо» к «Лобану» относились критически, целиком солидаризируясь со своим бывшим тренером, отказавшимся не только от левого края, но и от правого — Олега Базилевича. Иванов Лобановского в грош не ставил как игрока и смеялся надо мной и Аликом Марьямовым (автором нашумевшей статьи о киевлянине), говоря, что если такой игрок нам нравится, то мы вовсе ничего не смыслим в футболе. Сдержанный Боря Батанов тихим голосом возмущался, когда мы пытались привести хоть какие-то доводы в защиту Лобановского: «Ну играют же не один на один». Воронин, смеясь, вспоминал, что когда-то в сборной, когда Лобановский туда еще ненадолго входил, Шурик Медакин прозвал его «Фрицем». К тому времени, замечу, Валерий Васильевич сам уже тренировал сборную СССР, а Шурика никто и не вспоминал. И все же Лобановский представлялся мне своеобразным футболистом, ни на кого не похожим, и я и сегодня не забыл его закрученные угловые, когда мяч от флажка летел всегда прямо в ворота — и весь стадион гудел, когда худой и длинный Лобан долговязым шагом направлялся к сектору, откуда подают корнер. Но и этот аргумент на корпоративных торпедовцев не действовал. Кузьма рассказывал, что Эдик, услышав от кого-то про угловые Лобановского, немедленно взял мяч, дошел с ним до флажка — и подал прямо в ворота. И потом — по заказу — закручивал и в ближний угол, и в дальний. И Стрельцов, подчеркивал его партнер, не тренировал такой удар, Лобан же на овладение им затратил массу времени.
Но мне жаль было Лобановского, когда я увидел его в составе «Черноморца», а не киевского «Динамо», претендующего на первенство.
Стрельцов начинался заново, а известный мастер, двумя годами его моложе, заканчивал свою карьеру.
Стрельцов взялся пробить пенальти, но пробил слишком общо — и вратарь отразил мяч, сообразив, куда он будет направлен. Эдик спокойно дождался, когда мяч прикатится к нему обратно, — и вколотил его под перекладину.
Команде, видимо, хотелось, чтобы забивал он постоянно. И в следующем московском матче с армейским клубом из Ростова он опять бил — и неудачно. Мы уже были, я считал, знакомы настолько, что в раздевалке я счел своим долгом его утешить. Он сделал вид, что удивился: «Ты, что ли, про одиннадцатиметровый?» Торпедовцы и с не забитым пенальти победили. Отличился перешедший из горьковской команды Владимир Бреднев — Марьенко метил Бреднева на место Батанова. Но Борис держался молодцом — поселил конкурента в своей комнате на даче в Мячкове. Говорил, что вот если бы Валя Денисов вернулся из ЦСКА, то он сам бы ему уступил место. Но Денисов пока не собирался возвращаться, хотя в составе армейском появлялся реже, чем можно было ожидать. Маношин выступал немного чаще, но после шестьдесят четвертого года в списке 33 лучших не фигурировал, а Кирилл Доронин провел в ЦСКА и вовсе считанные матчи, играл в Ростове, когда там работал старшим тренером Маслов.
7
Ему снова надо было привыкать к славе действующего игрока, к узнаванию в своем повзрослевшем облике.
Иногда он приходил к завершению рабочего дня за Раисой в ЦУМ и смущался из-за всеобщего внимания, стеснялся лысины. К тому времени жена обрезала косу — и он бурчал, что хорошо бы ему из той косы сделать парик.
8
Конечно, всеми и повсеместно обсуждалось: изменилась ли — и в лучшую ли сторону — игра возвращенного Стрельцова? Что все-таки в лучшую — поняли далеко не сразу. И все ли? Для понимания новой его игры требовался развитый вкус, способность проницать в тонкости футбола, едва ли многим доступные…
Несколько снижало впечатление, что никто из партнеров, кроме Валентина Иванова, не понимает его вполне. И потом — в памяти возвышался прежний Стрельцов, досочиненный в тоске по нему зрительским воображением, в новом Эдуарде искали черты былого Эдика, огорчались переменам вместо того, чтобы восхищаться ими.
Язык паса, на котором заговорил он не только с партнерами, но и с публикой, предлагая ей другой взгляд на футбол, казался поначалу, да и потом конечно тоже (не буду утверждать, что в футболисте Стрельцове разобрались по-настоящему квалифицированно), языком даже не иностранца, а скорее инопланетянина.
Я заметил, что на метафоры в разговоре об Эдике разворачивает и людей, в своей деятельности к ним совсем или почти не тяготеющих. Вот и Аксель Вартанян — строгий, в лучшем смысле, автор, но и он… Кстати, об Акселе — он все органичнее входит в повествование. Начиная книгу про Стрельцова, я знал, что на странице с титрами, предваряющими собственно текст, обязательно выражу статистику слова благодарности за помощь, которую не побоюсь назвать дружеской за ее неоценимое бескорыстие. Но удаляясь в повествование, понял, что Аксель — и персонаж. Действующее лицо. Он не был лично знаком с Эдуардом, но думал о нем, знает о нем, любит его, как, может быть, никто другой. И состав тех, кто движет связанный с Эдиком сюжет, был бы неполным, отсутствуй в нем наш друг Вартанян.
Аксель сравнил возвращенного Стрельцова с охотником на мамонтов, оказавшимся в развитом капитализме, минуя две общественно-экономические формации. В незнакомой языковой среде — тянет свою метафорическую нить статистик — Эдуард обнаруживает настолько выдающиеся лингвистические способности, что до аборигенов редко доходит изыск его речи на том языке, от которого их-то никто на целую вечность не отрывал. Приговаривая к немоте и глухоте…
В декабре шестьдесят седьмого года играли с англичанами на стадионе «Уэмбли» — и общепризнанным героем стал Игорь Численко, забивший за две минуты два гола. Но сам «Число» признавался нам в бане, что на несколько великолепных пасов Эдика он не успел — не понял такой тонкости футбольной мысли. (Ответив одному из журналистов, что в игре он более всего ценит мысль, Эдуард пояснил предметно: «Пока у меня мяч, я должен заметить множество деталей — откуда собирается двинуться защитник, под какую ногу партнеру лучше послать мяч, как расположились мои партнеры относительно ворот противника — смогут ли они продолжить комбинацию? Например, партнер слева готов открыться — и справа готов… Все ждут, что я отдам пас вправо. И соперник этого ждет. И вроде бы правильнее всего отдать сейчас вправо. И я делаю вид, что так и поступлю, а сам отдаю влево».) Восторгаясь Стрельцовым, Игорь сожалел, что не способен к такому образу мышления на поле. А ведь к шестьдесят седьмому году наиболее думающие игроки сборной не прочь были приспособиться к изменившемуся Стрельцову, прекрасно уже понимая, с какой величиной сотрудничают. В шестьдесят же пятом легче было выдать непонимание — неспособность быть на высоте его игры — за недоумение. Ворчать, что Стрельцов теперь не тот, что был когда-то.
