В Париже его ждет нервная телеграмма от Демидовой: немедленно приезжай, если не хочешь потерять Лопахина! Значит, в самом деле, пора.
Перед отъездом долго, пристально смотрел на себя в большое зеркало: ну что, похож на купца Лопахина? Вроде бы, да. Борода, чуток поправился, глаз горит. Вперед!
«Они мне позвонили, — рассказывал Иван Дыховичный, — что они уже выезжают. Купили машину «мерседес»... Володя все время звонил с дороги и говорил: «Ты не представляешь, на чем я еду, ты увидишь, ты оценишь, что это за автомобиль»... Я помню, они въехали во двор, а на крыше лежал огромный двуспальный матрас... Мы с Володей очень долго, смешно заносили этот матрас в дом. Все тетечки, которые на скамеечке сидели, с ненавистью контролировали процесс и все не могли поверить, что это реально Володя, а рядом с ним Марина Влади, что они будут жить в этом доме. А мы тем временем внесли матрас в квартиру, положили его на пол, и они на этом матрасе прожили где-то полгода в нашем доме...»
26 мая в репетиционный зал на Таганке тихо вошел Высоцкий, сел неслышно и стал наблюдать за работой на сцене. Его даже не сразу узнали — так изменила борода. Позже он смеялся: отращивал для Лопахина, потому и чуток задержался.
«Играл Лопахина дублер. Я с ним долго работал, упорно, — рассказывал Анатолий Эфрос. — Но однажды... я почувствовал, как что-то странное меня притягивает к той части зала, в которой сидят актеры на замечаниях... И я невольно начинаю говорить только туда. Говорю свои замечания, и постепенно начинаю видеть два ка- ких-то невероятных глаза, впившихся в меня, слушающих. Я не сразу сообразил, только потом, — что Высоцкий приехал и пришел на репетицию. И он хотел в один раз все догнать — вот он так меня слушал. Это было невероятно...»
«Я попал в момент, когда Эфрос ходил с актерами, — вспоминал Высоцкий. — У него есть такая манера, когда он ходит по сцене вместе с актерами, о чем-то с ними разговаривает. Он не объясняет, что ты должен сделать. Он просто наговаривает текст этого персонажа, и в результате что-то получается. Ты за ним следишь, это очень заразительно... Потом он сидит в зале и больше уже ничего не говорит. Может, он так только с нами работал, но вот смешение его режиссуры с работой артистов нашего театра имело удивительный эффект. Ведь этот спектакль у себя, в Театре на Малой Бронной, со своими актерами он не мог бы поставить. Все актеры привыкли играть Чехова в театре с «четвертой стеной», они произносят свой текст либо себе, либо партнерам. А в нашем театре есть другой прием — отчуждение, обращение в зал. И в этом спектакле очень многие чеховские монологи мы говорим прямо зрителям, не стесняясь, выходя из образа, разговариваем со зрителем... Получился колоссальный эффект от эфросовской постановки Чехова с... приемами любимовского театра. Мешанина очень интересная была...»
С головой погруженная в эту работу, Демидова чудом успевала записывать: «6 июня... Репетиция «Вишневого сада». Поражаюсь Высоцкому: быстро учит текст и схватывает мизансцены... Быстро набирает, хорошо играет начало — тревожно и быстро... Прогон. Вместо Высоцкого — Шаповалов. Очень трудно... Без Высоцкого очень проигрываю».
Постановщик спектакля не отрицал: «..Действительно, он додал за несколько раз, и мне пришлось очень обидеть Шаповалова, потому что, когда Высоцкий начал репетировать, это было что-то неимоверное...»
Все замечали, что Высоцкий начал работу в очень хорошем состоянии. Был собран, отзывчив, нежен, душевно спокоен. Очень деликатно включился в работу, и эта деликатность осталась в роли... Исполнительница главной женской роли полагала, что Высоцкий играл абсолютную влюбленность в Раневскую, но поскольку Раневская была в том спектакле прообразом «Вишневого сада» и, соответственно, прообразом уходящей культуры, то это была иная влюбленность. Не только и не столько в женщину, сколько в иную ипостась земного существа. В этой любви был другой слой чувств! Желание иной жизни! Ненасытное карабканье по гладкой стене куда-то... в никуда. Высоцкий играл с трагическим ощущением. Может быть, из- за предвосхищения своего скорого конца? Это был трагический Лопахин; человек, закончивший свои дни, как многие крупные купцы XIX — начала XX века: Мамонтов, Третьяков...
А на Малой Грузинской ударными темпами шел капитальный ремонт. «Вдохновителем и организатором всех наших побед» была Марина Влади.
В Лопахине Высоцкий играл современного делового человека, полного сил шагать в ногу с веком, хозяйствовать по-новому на земле беспечных гаевых. Он был вызывающе элегантен — в светлом модном костюме, в белоснежной сорочке с бабочкой, с модной стрижкой, сделанной у дорогого мастера, чуть нарочито небрежной. Выглядел удачливым бизнесменом с большими руками, которые могли бы и червонцы пересчитывать, и на гитаре играть Трофимов — Золотухин с завистью говорил то ли Лопахину, то ли самому Высоцкому: «У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа».
Демидова вспоминала: «Как замирал зал, когда Высоцкий—Лопахин подходил к авансцене и тихо говорил: «Иной раз, когда не спится, я думаю. «Господи, Ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по- настоящему быть великанами». Чеховский текст Высоцкий подавал, как свою исповедь, чуть нараспев, с легким волжским оканьем, и от того, что к зрителям напрямую обращался никто другой, как «наш Володя», его Лопахин приобретал... особую значительность Работяга Лопахин — единственный в пьесе деловой человек на этой сонной земле, что «прокисла, опухла от сна..». Он представал делателем российской истории.
Третий акт заканчивается продажей имения. Прикатывал с торгов ликующий Лопахин: «Я купил! Погодите, погодите, господа, сделайте милость. У меня в голове помутилось... Вишневый сад теперь мой. Мой!.. Скажите мне, что я пьян, не в своем уме... Не смейтесь надо мной!..»
Высоцкий хохочет, топочет ногами, пускается в пляс и поет...
«Какие-то слова он действительно почти пел, — писала Демидова—Раневская, — тянул-тянул свои гласные на хрипе, а потом вдруг резко обрывал».
Чеховский текст Высоцкий произносил в этой сцене на свой особый, распевочный лад. Он удивительным образом превращал Чехова в поэта:
Ах-х-х, Ермолай,
Битый, малограмотный
Ерм-м-олай,
Который зимой
Бос-с-иком бегал-л-л…
По мнению Эфроса, Высоцкий играл эту сцену «так буйно, так неистово танцевал, так прыгал, стараясь сорвать ветку, что невозможно было не зааплодировать... «Звук лопнувшей струны» (так говорится в ремарке Чехова) невольно навевал ассоциацию с жизнью и судьбой барда».
