Не явилось ли совпадением, что произошло именно в то время, когда был снова поднят вопрос о канонизации Иннокентия XI (римский папа в 1676 – 1689 годах. – Ред.), в свое время объединившего Европу в борьбе против турок? Однако надежды, которые многие связывали с вмешательством папы, снова угасли через несколько месяцев. Стало еще более очевидным, что германским войскам было суждено сражаться до своего горького конца.
Нам же, членам германского посольства в Ватикане, также удалось вступить в контакт с союзниками. Когда в Риме оказался архиепископ Спеллман из Нью-Йорка, я отправил ему короткий меморандум для президента Рузвельта, составленный нами в посольстве. В нем рекомендовалось принять новую демократичную федеральную конституцию для рейха; предполагалось, что для ее реализации только английские и американские войска оккупируют Германию. В политическом смысле, как я отмечал, являлось нежелательным, чтобы союзные войска, начав наступление, вместе вошли в Берлин. Меморандум передал архиепископу, позже ставшему кардиналом, германский священник. Мне неизвестно, как поступили с этим меморандумом.
Мне удалось провести конфиденциальные и неформальные беседы с бывшим американским послом в Берлине Хью Уилсоном, а также с главой разведывательной службы Великобритании генералом Донованом, которого я знал с прежних времен. Я считал, что войну следует закончить с помощью политических средств, а не грубой силы. Донован поставил передо мной вопрос, каким я вижу будущее Германии – как объединенного государства или нескольких независимых государств. Я ответил, что все это представляет собой досужие домыслы и напрасную трату сил, поскольку, если Германию разделить, все равно ее части со временем соберутся вместе.
Говорили, что премьер-министр Черчилль также хотел увидеться со мной, когда оказался в Риме, но, к сожалению, этого не произошло. Я был уверен, что он поймет меня. Еще во времена его предка герцога Мальборо Англия задавала себе вопрос: как победить союзника и как избавиться от него? Я не мог себе представить, что Черчилль оставит русских, пока Гитлер находится у власти. Только наши лидеры могли тешить себя такими иллюзиями, считая, что смогут расколоть союзников, продолжая оказывать сопротивление на западе и представляя, что Восточный фронт будет обороняться автоматически.
Недостаточное внимание к востоку (на Восточном фронте находилось (на 13 октября 1944 года) в 2,5 раза больше дивизий, чем на Западном фронте. – Ред.) привело к многочисленным потерям. 12 августа 1944 года до нас дошли печальные известия, что наш любимый зять Бото-Эрнст, последний представитель своего доблестного рода, числится пропавшим без вести на Восточном фронте, позже мы услышали, что его не считают живым. Горько разлучаться с родными в такое время, но разве может сравниться наша печаль с горем нашей дочери и родителей ее мужа?
В сентябре 1944 года будто бы наметилось стремление Германии к миру (через Мадрид и, далее, Ватикан). Некоторые ошибочно связывают его с фон Папеном. Суть этого предложения заключалась в следующем: сепаратный мир на Западе в границах 1939 года, если же от германского предложения отказывались, то германские представители угрожали, что Германия в своих мирных усилиях развернется к Востоку, угроза эта подкреплялась предполагаемым заманчивым предложением со стороны Сталина.
Считая все это достаточно нелепым, я постарался не вмешиваться, ибо теперь взял для себя за правило использовать любую возможность для выхода из тупика. В германском Верховном главнокомандовании были далеки от политики; все говорили только о непоколебимом намерении продолжать борьбу, поскольку война разделит всех на нации победителей и побежденных.
Наши связи с Германией практически свелись на нет, и мы почти полностью должны были полагаться на собственные ресурсы. Среди прочих вещей я занимался тем, что составлял для союзников наброски по организации будущего мира. В своем послании к Рождеству 1944 года папа в принципе приветствовал проект создания ООН. Составив совершенно отличный по содержанию план мировой организации, я передал его ватиканским властям с устными разъяснениями, что не питаю никаких иллюзий по поводу того, что мой план получит одобрение со стороны союзников. По опыту работы в Лиге Наций я знал, что подобные организации, начав с непомерных планов и больших ожиданий, оказывались в дураках и на самом деле приносили только вред в деле мира.
Сама по себе никакая организация не может гарантировать мир, какими будут реальные дела – определит дух внутри самой организации. На самом деле необходимо, чтобы каждая нация добровольно устремилась к миру, готовая, говоря словами Канта, ограничить свою национальную свободу до такой степени, чтобы уважать свободу других. Прогресс в данном направлении возможен только при общем согласии. Если же такое согласие отсутствует, то стремление к миру может вырасти только из ясного понимания, что перед разрушительной силой современной войны политические разногласия не имеют никакого значения. Очевидно, причем не только с моральной точки зрения, что война больше не является удобным способом урегулирования международных споров. Конечно, о своих идеях и предложениях, направленных в сторону международного сотрудничества, я в наше министерство иностранных дел не сообщил. Я не хотел, чтобы в дело вмешались (и дали инструкции) люди из Верховного главнокомандования.
Только однажды, в начале 1945 года, мы предприняли политические действия согласно инструкциям, полученным от фон Риббентропа. Он заявил, что, если союзники не прекратят военные действия на Западе, Гитлер согласится на большевизацию Германии. Предложение, которое я должен был озвучить, оказалось совершенно нереалистическим. Я же использовал предоставившуюся возможность, чтобы преподать нашему Верховному главнокомандованию двойной урок. Первый заключался в том, что без перемены лидеров для Германии не откроется дорога к переговорам. Во-вторых, нам следует обороняться на Востоке и открыть Западный фронт. Не знаю, довели ли до сведения Гитлера мой ответ и он ли усилил его комплекс Самсона, но то послание, что я получил от Риббентропа, было по своему тону раздраженным.
Вопрос о перемене лидеров, сообщал он, не стоит, только национал-социалисты способны спасти Германию и Европу; что же касается открытия Западного фронта, то идея кажется ему абсурдной. Как я записал в то время, «все это означает дальнейшее разрушение Германии, разделение страны на две части, управляющиеся разными правительствами, которые станут противоборствовать друг с другом».
С точки зрения исчерпанности людских и материальных ресурсов Германии конец быстро приближался. Уже в Ялте (Крымская конференция 4 – 11 февраля 1945 года. – Ред.) здоровье Рузвельта оставляло желать лучшего и поведение было соответствующим. Он умер спустя два месяца. К моменту убийства Муссолини собственными соотечественниками он как политик уже прекратил свое существование. Гитлер оказал Германии невольную услугу, покончив с собой в рейхсканцелярии незадолго до падения Берлина (30 апреля. – Ред.). Его главный последователь Гиммлер предотвратил рождение любого нового «удара в спину», предложив собственную капитуляцию (Гиммлер попытался скрыться, был узнан, арестован и 23 мая покончил с собой, раздавив ампулу с цианистым калием. – Ред.). Никто, даже самый необузданный фанатик, не мог обвинять немецкий народ в том, что он отказывался от борьбы в оппозиции лидерам, которые были уверены в победе.
