«У меня замечательные друзья, – говорит Хабенский. – Все мы из театральной сферы и не даем друг другу успокоиться, почувствовать себя кинозвездами. Поэтому периодически друг друга «опускаем» на землю, объясняем иногда с помощью нецензурных выражений, что ты-де значишь на самом деле и еще – что «все преходяще, но музыка вечна…»
– В вашем с Пореченковым тандеме есть лидер? – спросил интервьюер Хабенского.
– В велоспорте, если ты едешь первым, это не значит, что ты лидер, а значит то, что ты изматываешь противника, а потом уступишь место партнеру, который должен рвануть вперед до финиша. А мы с ним не на велосипедах едем. На самом деле мы сидим с ним в одном самолете.
В «Калигуле» Хабенский играл вместе с Пореченковым, занятым в роли Геликона. После этого спектакля питерские критики заговорили о Хабенском как об одном из самых многообещающих петербургских актеров нового поколения. Некоторые критики называли его «питерским Меньшиковым», вспоминая о блистательном исполнении этой роли московским премьером.
Интересен комментарий Хабенского в связи с этим: «Может быть, сравнивают по спектаклю «Калигула». Олег тоже играл в «Калигуле». Правда, у другого режиссера, в другом театре и в другое время. Мы пересеклись в одной роли. Что тут сравнивать?..
Работа была с очень тяжелым материалом. У Камю такая глыба философии, смысла, что во время репетиций два или три раза я был готов просто уйти из театра. Но обошлось. Видимо, мне просто интересно преодолевать себя».
«В другое время» – эти слова актера во многом дают ключ к исканиям Хабенского.
За десять лет, разделяющих две постановки «Калигулы», в России резко изменилась общественная ситуация, сами исторические условия. Хабенский не мог не предложить свою трактовку – живой театр не может существовать иначе.
Забегаю вперед. В 2009 году Константин Хабенский в рамках фестиваля «Святая Анна» выступил перед молодыми кинематографистами, представив «Калигулу» в концертном исполнении. С точно продуманной интонацией, учитывая жанровые рамки нового спектакля, Хабенский прочел пьесу, как бы представляя монстра-императора в окружении остальных персонажей – протагонист и хор в исполнении одного актера. При этом остальные персонажи не обрамление: у каждого своя миссия. Кто-то рабски угождает, кто-то объят страхом, кто-то смирился с тем, что он обречен. Протестует только Геликон – протестует по-своему, отступая от Калигулы, который еще недавно был его другом, которого он любил, оберегал и на первых порах, кажется, понимал.
Но слишком велика тоска Геликона о том времени, о невозможности любить этого мальчика, живущего гибельными страстями, не позволяющими Геликону, как прежде, существовать рядом с императором. Горечь, ностальгия по прошлому понятны и Калигуле, но он уже не способен вернуться к навсегда утраченному. Оттого не прощает он Геликона – не прощая самого себя.
Не знаю, было ли так задумано или некий приказ подсознания, актерской интуиции подсказал актеру, в данном случае и Геликону в его решении, что в мрачном хороводе, пляшущем вокруг императора, самым яркий дуэт – это Калигула – Геликон. Тот, кто убил свою душу, должен был убить того, кто душу сохранил…
Слушать концертную композицию Хабенского было интересно и потому, что в ней жило время, не притянутое за уши, открывавшее в том числе и перемены в нашей общей жизни. В 1989 году спектакль Театра имени Моссовета «Калигула» в режиссуре Петра Фоменко буквально вонзался в современность, предрекая новые катаклизмы. У Меньшикова одинокий юноша по имени Калигула терзался жаждой совершенства, что было, разумеется, тоской романтика. Совершенство невозможно, и поэтому юноша все больше и больше ненавидел уродливый, искаженный мир и обывателей, принимающих мир таким, каков он есть. Пока смерть не становилась для Калигулы желанным исходом: император звал и находил ее – как последнее успокоение. Неотступность и безусловность смерти для каждого и являли собой для Калигулы то совершенство, о котором он мечтал.
Калигула Хабенского твердо знал, что совершенство – иллюзия. В страну пришла свобода, казалось бы, нечто самое невероятное, нереальное еще несколько лет назад. Но эта вымечтанная свобода, это величайшее благо, принесла новую боль и новые унижения. Калигула 90-х уже ничем не может обмануться. Оттого он бесстрашен, оттого трезво осознает свое будущее. И оттого грешит, не опасаясь земной кары. Все это живая боль нового поколения, испытывающего острое кислородное голодание в отсутствие консолидирующей идеи. И вместе с тем ненасытную жажду жизни во всех ее проявлениях. Хотя именно эта жажда в результате вела к поступкам, жизнь уничтожающим.
Своего Калигулу Хабенский отстаивал едва ли не с нежностью: «Это же мальчик, который закрывает глаза, и когда открывает, идет на сознательное самоуничтожение, воплощает все свои самые сумасшедшие фантазии.
– У мальчика жесткие фантазии, – возражает ему критик, – немногие выбрались живыми.
– А что происходит у нас в голове? – парирует Хабенский. – Какие мысли там вертятся? Что мы не говорим вслух при взлете самолета? Что мы прокручиваем в голове: а что, если мы скажем этому человеку не «да», а «нет»? Не всегда наши фантазии пахнут цветами…»
Молодой актер уже тогда обладал точностью социально-исторической типажности. И подлинным эмоциональным накалом, что в его профессии становилось уже почти раритетом.
Хабенскому изначально оказалась близка тема трагической попытки переломить судьбу, он будет не раз возвращаться к ней, причем в своих лучших ролях. Его герои в определенной экстремальной ситуации будут проявлять волю в столкновении с силами, в общем, от него отчужденными, заставляя его в итоге смириться с поражением. В чем-то это поражение рок, рожденный новым буржуазным укладом, в котором мы все нынче обретаемся.
Впрочем, затронув эту тему, я делаю сразу несколько шагов вперед от того момента в биографии Хабенского, когда он только начал становиться заметным лицом в театральной жизни Петербурга, а в кино еще нащупывал свою дорогу.
Если вернуться к этому моменту его пути, то следует, вероятно, вспомнить, что в 1995 году Константин был принят в Экспериментальный театр «Перекресток», в котором проработал год. Одновременно он был ведущим музыкальных и информационных программ на Ленинградском телевидении.
В 1996 году вступает в труппу Театра «Сатирикон» под руководством Константина Райкина, где играл роли второго плана в «Трехгрошовой опере» и «Сирано де Бержераке». И вскоре ушел оттуда – по его словам, потому что там у него было мало работы, возвратился в Петербург, в Театр имени Ленсовета.
