Надежных вольноотпущенников Нерон отправил в Остию готовить корабли. Сам же вызвал к себе трибунов и центурионов преторианских когорт. И здесь он совершил последнюю свою роковую ошибку, после которой немедленная печальная развязка стала неизбежной. Преторианцы и ранее неоднократно видели Нерона не в лучшем виде. Но тогда это был пусть и ведущий себя странно, а порой и недостойно своего высокого звания, но полновластный император, никогда не забывающий о возможностях своей власти и готовый при первой необходимости ее употребить. Такого трудно любить, но повиноваться должно. А тут трибуны и центурионы увидели перед собой вконец растерянного и утратившего всякую веру в возможность сопротивления врагам человека. Уже не императора, но трусливого беглеца — вражеские легионы-то находились за сотни миль от Рима, в полном смысле слова, за горами и морями. А этот уже спраздновал труса, готов сломя голову бежать из собственной столицы, по сути, сложил с себя высшую власть, чего до него не делал ни один человек, принявший славные имена Цезаря и Августа… Возможен ли больший позор?
Мало того, он хочет, чтобы воины преторианских когорт стали соучастниками этого трусливого бегства! Преторианцы присягают на верность принцепсу, исполнять его волю их долг. Но повиноваться беглецу? Тому, кто уже не император, но гонимый врагами низвергнутый властитель. Никогда!
Помимо прочего, не могли преторианские трибуны и центурионы не задуматься и над тем, какова будет участь тех, кто все же решится сопровождать Нерона. Свергнутый принцепс — а Нерон, решившийся бежать из столицы, сам признал свое свержение свершившимся — обречен. Его будут преследовать, как зверя на охоте, и непременно уничтожат. А с ним погибнут и все сопровождающие. Потому-то самые деликатные воины просто отмалчивались, другие прямо отказались. Один же в издевку процитировал стих, прямо указывающий Нерону на его участь: «Так ли уж горестна смерть!»
Осознав, что преторианцы не являются более его опорой, Нерон «стал раздумывать, не пойти ли ему просителем к парфянам или к Гальбе, не выйти ли ему в черном платье к народу, чтобы с ростральной трибуны в горьких слезах молить прощения за все, что было, а если умолить не удастся, то выпросить себе хотя бы наместничество над Египтом. Готовую речь об том нашли потом в его ларце; удержал его, по-видимому, страх, что его растерзают раньше, чем он достигнет форума».[314]
Готовился он и к возможному самоубийству. Еще накануне он попросил у Локусты яд, который она и вручила ему в золотом ларчике. Думал ли он, многократно прибегая к услугам знаменитой отравительницы, что последнюю порцию яда получит для себя!
Тем временем командиры преторианцев явились к префекту претория Нимфидию Сабину, в отсутствие то ли больного, то ли сказавшегося таким Тигеллина, единолично руководящему всеми когортами, и наверняка в красках расписали ему жалкое поведение Нерона, сообщив и о своем решительном отказе сопровождать его в бегстве. Нимфидий не стал колебаться. Служба Нерону закончена. Решив бежать, он сам освободил преторианцев от присяги.
Префект претория не стал мешать бегству Нерона, но счел необходимым известить сенат о том, что Рим лишился принцепса, поскольку Нерон сам решил свою участь. Сенат, совсем недавно раболепно выслушивающий зачитывавшуюся на его заседании речь Нерона против Виндекса, мгновенно очнулся и с удивительной быстротой и решимостью обрушил свой праведный гнев на беглого императора. Сенаторы, так дружно восклицавшие: «Да будет так, о август!» — когда в послании Нерона мятежникам сулились суровое наказание и достойная гибель, теперь без колебаний обрекли на смерть того, кого еще утром этого дня почитали как своего принцепса.
Сенат, вдохновленный словами Нимфидия о бегстве Нерона, немедленно объявил его врагом отечества и присудил его к смертной казни. Казнь была назначена следующая: Нерон должен был быть проведен голым перед народом с колодкой на шее, затем засечен насмерть розгами и сброшен со скалы.[315] Такой приговор заставлял вспомнить далекие первые века римской истории, когда приговоренных к смерти сбрасывали с Тарпейской скалы Капитолия.
А Нерон все еще размышлял. Отказ преторианцев сопровождать его делал невозможным отъезд в Египет, каких-либо других способов спасения он изобрести не мог. Рассудив, очевидно, что утро вечера мудренее, он, отложив все размышления на следующий день, лег спать. Во дворце в это время всем стало известно, что преторианцы более не на стороне Нерона. Судьба императора, покинутого собственной гвардией, настолько очевидна и печальна, что все, кто находился в Золотом дворце, сочли за благо немедленно оставить это роскошное место, внезапно ставшее самым опасным местом в Риме. Подобно преторианцам, обитатели императорского дворца не желали разделить судьбу гибнущего владыки.
«Vae victis!» — «Горе побежденным!» — эти слова верны во все времена.
Проснувшись среди ночи, Нерон с изумлением обнаружил, что его покинули телохранители. Увидев дворцовых рабов, он послал их за своими друзьями, однако не дождался ни друзей, ни посланных за ними. Пройдясь по дворцу, он увидел, что все двери заперты. Стал громко звать прислугу — никто не отвечал. Когда он вернулся в спальню, то оказалось, что за то время, пока он ходил по дворцовым покоям, разбежались последние рабы, ухитрившиеся прихватить даже простыни, на которых Нерон только что спал. Кто-то из слуг прихватил из опочивальни императора тот самый золотой ларчик с ядом, полученный Нероном от Локусты. Может, просто прельстившись золотом и не догадываясь о смертоносном содержимом ларца. А может, похититель ларца сознательно решил лишить Нерона возможности простого ухода из жизни.
Отсутствие яда принудило Нерона искать другой способ неизбежного уже расставания с жизнью — всеобщее бегство из дворца было слишком красноречиво. Он попытался найти своего знакомого гладиатора Спикула и упросить его помочь своей многоопытной в кровопролитии рукой покончить с собой несчастному принцепсу. Но Спикула тоже нигде не было. В отчаянии он готов был принять смерть от руки любого другого опытного убийцы, но вокруг не было даже неопытных. «Неужели нет у меня ни друга, ни подруги?» — воскликнул он и выбежал прочь, словно желая броситься в Тибр.
Друзья за пределами дворца все же обнаружились. Самыми верными Нерону остались четверо вольноотпущенников — Неофит, Спор, Фаон и Эпафродит.[316] Знакомые лица, какие-то слова поддержки несколько успокоили Нерона, и он оставил мысли о немедленном самоубийстве.
