Накануне, читая второй том, дошел до места, где Агамемнон сравнивается с Одиссеем. Там написано, что пастырь народов возвышался над всеми стоя, а Одиссей — сидя.
Едва уснув, был разбужен шумом энергичного обстрела. Перпетуя встала и одела малыша, пока я, стоя у окна в ночном халате, наблюдал за спектаклем. Гудели бесчисленные моторы, а в небе вспыхивали взрывы — мелкие, как искры, разбрызгиваемые в кузнице раскаленной сталью. Следом, по ту сторону болота, у Андертена, взметнулось красное пламя. Вскоре раздался долгий резкий свист, и все внимание, весь ужас окружающего пространства, казалось, устремились к красной стреле, падавшей с неба на землю. Я отошел от окна и сразу же ощутил удар пламени, потрясший дом до основания. Мы поспешили вниз, чтобы выбежать в сад, но дверь оказалась запертой — ее прижало воздушной волной, причем дверные стекла грудой осколков лежали на лестничной площадке. Но выход на луг был еще свободен. Через него, осыпаемые осколками, которые с шипением прорывали листву, мы вывели детей. Спустились в бункер, пережидая, когда закончится обстрел.
На поле, посредине между Кирххорстом и Штелле, упал фугас; больше всего пострадала усадьба Корсов и далеко вокруг сорвало крыши. По всему дому от подвала до чердака проходит трещина; лестница провалилась, в нескольких местах повреждена крыша.
Среди почты письмо от Рут Шпейдель; она пишет, что генерал арестован. В его лице схвачен последний участник исторического совещания в Ла-Рош-Гюйоне, все же остальные мертвы.
Кирххорст, 4 октября 1944
Под палящими лучами осеннего солнца, окруженный порхающими адмиралами, срезаю кусты помидоров. Нож мягко врезается в сочные стебли; руки пропитаны терпким запахом. Во время мытья с них стекает вода темно-зеленого цвета.
Поиск шампиньонов на пастбищах: издалека устремляешься к их сияющим белизной группкам. Самые красивые похожи на яйца правильной и совершенной формы, но хороши и те, у которых сквозь прорванную кожицу виднеется мякоть пластинок, прочерченных розовыми прожилками и тонко благоухающих анисом. Всей ладонью хватаешь их за ножку, как за язык колокола, и мягко тянешь вверх, ощущая пальцами холодок крепкой восковой оболочки.
Потом привожу в порядок свои охотничьи тетради. Сегодня записал места, где нашел Dromius meridionalis, — в основном под сводами каштанов на парижских кладбищах, например в Батиньоле, вблизи могилы Верлена. Некоторых из них я нашел под корой больших платанов, растущих вдоль берега Сены неподалеку от моста Пюто. Из превосходного сочинения Жанеля я вычитал, что этот вид распространен исключительно вдоль Атлантического побережья; наряду с Великобританией и Ирландией в качестве мест его обитания приводятся также Азорские острова, С. — Мигель и Терсейра. Действительно, один из экземпляров подписан: «Ponta Delgada, São Miguel, 26.10.1936». Он грел на солнышке свой голубой панцирь, сидя на серебристо-серой коре поваленного лаврового дерева. Что же, в своем огромном охотничьем пространстве от Нордкапа до оазисов Сахары и от островов Желтого моря до Гесперид я разбираюсь неплохо. И все еще надеюсь, что, несмотря на неблагоприятные времена, мне удастся совершить не одну чудесную прогулку по окрестностям.
Кирххорст, 6 октября 1944
На болоте. Далекие леса уже сияют своими золотыми вершинами с синеватой подкраской теней. Осеннее солнце требует много синевы. То же самое относится и к сфере духа. Осень настраивает на метафизику, а также меланхолию.
Мне нужен длительный сон, долгая ночь. Мозг — как печень Прометея, которую выклевывает орел света. Восстанавливается мозг в темноте.
Плоды чтений. «Труды по морфологической и таксономической энтомологии».
Здесь упоминается статья о медоносной пчеле в древней Индии; статья опубликована в 1886 году профессором Фердинандом Каршем под псевдонимом «Канус».
Аналогичным словом прикрывался Й. X. Ф. Хауг, называвший себя «Офтальмос».
После долгого поста, в котором пребывал немец, Кньеболо возвел его на высокую гору, откуда показал все царства мира. Немец не заставил себя долго упрашивать, и тут же поклонился искусителю.
Кирххорст, 11 октября 1944
Ночью мне снился отец. Мы играли в шахматы, находясь в разных помещениях; я находился в прихожей, но мы видели друг друга сквозь раздвижную дверь; постепенно, по мере развития партии, она открывалась.
Затем я увидел себя перед зданием, с которым меня связывали какие-то воспоминания; оно мне казалось то разрушенным и вновь отстроенным домом бабушки, то домом Флоранс на авеню Малакофф, то зданием на рю Шерш-Миди. Самое замечательное в сновидениях то, что они заставляют звучать общие темы, как, например, в данном случае — «Потерянный дом». Перед такими образами индивидуальное переживание становится неопределенным, от него остается только след глубокой тоски. Точно так же и в сумерках: индивидуальное умаляется, а всеобщее приобретает значительность. Под конец на пороге смертной ночи дано будет познать: равноценность переживаний, обман мира чисел. Есть только единое число, как есть единый человек. К нему устремляется эрос.
Кирххорст, 12 октября 1944
Ночью снова приснился отец. Я спускался с ним по лестнице в погреб, он шел туда за вином, чтобы дать мне его с собой в дорогу. Затем я вновь оказался в Париже.
С утра сирены, подобные тем, что медленно изматывают городское население.
Шенк подбил меня на сбор растительных семян. Буду владеть богатейшим архивом не только пластических форм, но также энергий, ядов, лекарственных и наркотических средств. Кроме того, соберу в колбу цветочные луга, леса и целые садовые кущи.
Продолжал работу над «Тропой Масирах». Распахивать целину — труд, пожалуй, слишком тяжелый, слишком напряженный для нынешнего времени. Я использую чернила, голубой влагой стекающие с пера и за ночь превращающиеся в темно-синие. Благодаря этому новая работа четко выделяется; на пашне видны свежевспаханные борозды.
Кирххорст, 15 октября 1944
Ночные налеты. В окрестностях Брауншвейга вспыхнул большой пожар.
Бомбардировщики летали и во время завтрака, низко кружась над местностью. Дом сотрясался от взрывов.
Кирххорст, 18 октября 1944
Продолжил работу над «Тропой Масирах», несмотря на великие нестроения времени. Странно, что действующим лицам в таких рассказах трудно подобрать имена, хотя в моем распоряжении весь алфавит. Не менее странно, что их уже не изменить, когда сеть текста в своем плетении удалилась от начала. Носители имен обретают в этом случае плоть и кровь, становятся реальными.
Использование плюсквамперфекта на протяжении длинных отрывков придает тексту деревянность; опыт показывает, что лучше, поступаясь грамматической правильностью, удовлетвориться имперфектом, вставляя плюсквамперфект только изредка. Тогда читатель не выходит из временных рамок. Стиль допускает небрежности, но не ошибки.
После полудня на Ольдхорстском болоте с Эрнстелем. Растение с бледно-розовыми восковыми цветками, которое я сорвал для своего «болотного» гербария, оказалось подбелом.
В восемь часов вечера, когда я все еще сидел за микроскопом, завыла сирена и тут же появились самолеты. Над городом вспыхивали красные и зеленые ракеты; южные районы превратились в сплошной бомбовый котел. В Нойвармбюхене целая усадьба взвилась огненным столбом.
Выступление Кньеболо по радио с призывом создавать батальоны фольксштурма дает в руки новые средства уничтожения, направленные против народа в целом. Все его идеи оказались экспериментами, выпавшими в основном на долю самих немцев. Я имею в виду взрывы синагог, истребление евреев, бомбардировку Лондона, летающие бомбы и т. д. Прежде всего он подчеркивает, что такие действия мыслимы и возможны, разрушает гарантии и дает массам повод для поддержки. Бурные овации, которыми сопровождались его выступления, были, собственно говоря, согласием на самоуничтожение, актом величайшего нигилизма. Мой ужас проистекает из того, что я понимал это с самого начала: чудовищное ликование под дудочку крысолова. Кньеболо, безусловно, явление также и европейское. Германия как центр Европы всегда будет тем пространством, где подобное становится зримым прежде и резче всего.
Кирххорст, 20 октября 1944
В генеральном командовании узнал, что дано распоряжение о моей отставке. В Берлине, по-видимому, даже торопились, желая избавиться от меня именно таким образом. Что ж, я могу еще немного поработать, как на медленно тонущем корабле или в осажденном городе, где перед опустевшими алтарями потрясают мирной жертвой. Хорошо, что издательская деятельность пришла в упадок, это делает работу бесцельней, но осмысленней. Все равно что гравировать бокалы, показывать их солнцу и топить в море.
