В общем, скажу еще раз, никакого принципиального несогласия с существовавшей советской действительностью, которое побудило бы его к каким-то активным протестующим действиям, у Володи не было.
«Почти все мы, поступавшие на службу в «вооруженный отряд партии», пишет Усольцев, были воспитаны этой же партией и были отравлены ее пропагандой. Будучи порядочными людьми, не имели мы понятия о таких вещах, как, например, права человека. Существовавший порядок вещей казался нам вполне нормальным. Если в нем что-то нам и не нравилось, то казалось это все мелочью».
«Кое-что в советской действительности ему все же не нравилось»Кое-что Володе Путину действительно не нравилось, и в частных разговорах, разговорах наедине он даже позволял себе говорить об этом вслух. Поскольку Володя, по аттестации Усольцева, был «юристом до мозга костей», не нравилось ему, в частности, как уже говорилось, вольное обращение с законами, которое позволяли себе коммунистические правители.
«С отчетливо видной болью, горячо и страстно, что для сдержанного Володи в общем-то совсем не характерно, − вспоминает Усольцев, − Володя как-то рассказал мне о посещении следственной тюрьмы в Ленинграде знаменитых «Крестов». Там, где царский режим предполагал содержать подследственных поодиночке, в «либеральные» брежневские времена теснились не менее десятка заключенных по подозрению, то есть еще не признанных преступниками людей. В жуткой тесноте, испытывая тяжелейшие муки, многими месяцами и даже годами сидели бедолаги, совершившие зачастую малозначительные прегрешения. Вот эта несуразность больше всего возмущала Володю».
Считается, что Путин горячий поклонник Андропова, сторонник стиля и методов его правления. Свидетельство Усольцева не подтверждает это:
«На очередном политзанятии шеф с ностальгией и с сожалением вспомнил не доведенную до конца андроповскую кампанию (когда ради «укрепления дисциплины» в рабочее время проводились облавы в кинотеатрах, магазинах, на рынках для выявления и наказания прогульщиков. О.М.). Вот тогда бы и перестройка не понадобилась! Мы с Володей тут же отреагировали в междусобойном разговоре, что шеф наш не настолько уж и мудр, раз поддерживает такую явную глупость. Володя видел в андроповской кампании много больше негативного, чем даже я. Для него была она прежде всего очередным беззаконием, а на нарушениях самих основ права ничего путного создать не удастся».
«Конформист-диссидент»Вообще-то в той характеристике, которую Усольцев дает «Володе-малому», есть кое-какие противоречия. С одной стороны, всем сослуживцам Усольцева, стало быть, и Володе Путину, как мы помним, существовавший тогда порядок вещей казался «вполне нормальным»; если что-то в нем и не нравилось им, то «казалось это все мелочью», с другой, и это мы тоже видели, − у Володи было немало достаточно серьезных претензий к этому самому «социалистическому» порядку, он вообще был убежден в неоспоримых преимуществах капитализма перед коммунизмом.
Усольцев признается, что после володиных вольнодумных откровений об этих преимуществах и он сам стал склоняться к тому, что «капитализм выглядит симпатичнее коммунизма, от которого повеяло могильным холодом».
«Хотя я еще и оставался в плену коммунистической догмы, пишет Усольцев, но отрицательных эмоций к Володе в связи с его обнажившимся антикоммунизмом я не испытал».
Ну вот, «обнажившийся антикоммунизм». А вы говорили, что коммунистические порядки Володя, как и другие его сослуживцы, считает нормальными, что претензии у него есть только к мелочам.
Впрочем, «обнажившийся» володин антикоммунизм обнажился разве что для Усольцева. Для кого еще, неизвестно. В целом же Володя, естественно, продолжал придерживаться своего универсального принципа «не высовываться», не говорить открыто о своих глубинных убеждениях. Напротив, на людях он всегда говорил то, что надо. Не смущаясь поддерживал, например, разговоры о «сионистском влиянии» на академика Сахарова… Впрочем, странно было бы, если бы он, сотрудник КГБ, находящийся на оперативной работе за границей, повел себя как-то иначе. Усольцев:
«В этом был весь Володя: зачем наживать неприятности, плюясь против ветра?»
С подачи шефа, его даже избрали секретарем парторганизации разведгруппы.
Что касается володиных «диссидентских премудростей», Усольцев считает, что Володя набрался их еще в Ленинграде, работая в 5-й службе КГБ, ориентированной на борьбу с «идеологической диверсией». Усольцев:
«Похоже, в этой борьбе на участке фронта, где оборону держал Володя, верх одержали «идеологические диверсанты».
Я-то не думаю, что от своих «идеологических противников» Путин подцепил какую-то особую «заразу диссидентства». Убеждения в том, что коммунизм есть абсолютно нежизнеспособная утопия, в Стране Советов придерживались многие, кто хоть немного был способен здраво размышлять и анализировать происходящее. Но это убеждение не мешало им добросовестно делать свое дело и «не высовываться», то есть, в конечном счете, служить коммунистическому режиму. Усольцев называет своего сослуживца «конформистом-диссидентом». Не знаю, насколько вообще оправданно в применении к Путину слово «диссидент», но уж в любом случае упор здесь надо делать на первом cлове − на слове «конформист»: ну да, он способен был немного приподняться над средним мыслительным уровнем своих коллег-гэбэшников, но это никак не отражалось на его поведении. И, думаю, никак не проявилось бы и в дальнейшем, если бы коммунистическая власть сохранилась.
Так или иначе, из воспоминаний Усольцева следует как минимум, что Путин вовсе не испытывал какой-то особой душевной, сердечной привязанности к советскому коммунистическому режиму, так чтобы эта сердечная привязанность заставила его, когда он стал президентом, волочить страну назад ко временам, когда этот режим существовал. Вместе с тем, он, без сомнения, испытывал привязанность к идее имперского, державного величия страны (хотя об этом в разговорах двух дрезденских «сокамерников» вроде бы речи не было; я, по крайней мере, этой темы в книге Усольцева не встретил). А поскольку никакой другой «великой державы», «великой империи», кроме Страны Советов, перед путинским мысленным взором не открывалось, то он и решил максимально приблизить подведомственную ему страну к этому образцу. Максимально, но не полностью. Полагая, что рубеж, где надо остановиться, для него достаточно ясен: этот рубеж в его представлении обозначала капиталистическая, рыночная экономика, которой чурались и чураются коммунисты, но которую признает единственно возможной, жизнеспособной сам Путин.
