Жалея свою старую няню, Елена Ивановна делала вид, будто та по-прежнему командует кладовой, хотя на самом деле старуха правила только «каким-то своим, далеким, затхлым, маленьким царством», на которое не посягали, чтобы не разбивать ее иллюзий. Домочадцы знали правду и потешались над старушкой у нее за спиной – да и сама она время от времени начинала что-то подозревать. Но из сострадания Елена Ивановна до последнего обманывала прислугу. Писатель на долгие десятилетия запомнил мамину уловку, как и еще одну, более хитроумную.
К тому времени, как Набокову исполнилось четыре года, его дед по отцу, Дмитрий Николаевич Набоков, повредился в рассудке. Бывший царский министр набивал полный рот камней. Он стучал тростью по полу, требуя внимания, похабно ругался, мог обращаться к слуге как к графу и выбранить бельгийскую королеву. Дмитрий Николаевич был уверен, что ему безопасно жить только в Ницце, на Французской Ривьере. Но его состояние ухудшалось, и врачи порекомендовали возвращаться домой.
Во время очередного «припадка забытья» старика перевезли в Петербург, где Елена Ивановна декорировала одну из комнат под его спальню в Ницце. Подыскали похожую мебель, а специальный нарочный привез из Франции кое-какие личные вещи. Вазы в комнате наполняли средиземноморскими цветами.
Дело было не только в том, чтобы старик чувствовал себя как дома, – мать Набокова внушила свекру, будто он вообще не переезжал. Уголок стены, который можно было наискось разглядеть из окна, по распоряжению Елены выкрасили в ослепительно-белый цвет, как на Ривьере. Свои последние дни Дмитрий Николаевич доживал в счастливом заблуждении, что находится в безопасной Ницце, а вовсе не в России, которая только что ввязалась в безнадежный конфликт с Японией.
Той же зимой Набоков стал свидетелем того, как друг семьи генерал Куропаткин, сидя на оттоманке в гостиной, начал показывать фокус со спичками, но не успел закончить, потому что его вызвали на фронт. Четыре года спустя украинский гувернер на глазах у Володи заставил-таки исчезнуть монетку. Еще один домашний учитель пытался удивить десятилетнего Набокова картинками волшебного фонаря – стеклянными пластинками, на которых длинные истории сжимались в несколько изображений, а самые незначительные мелочи вдруг обретали грандиозность. Но никакие перевертыши, трюки и фокусы, впоследствии неоднократно упомянутые в стихах и прозе Набокова, не шли ни в какое сравнение с уловками матери, первой на его памяти смешавшей иллюзию с реальностью и окутавшей суровую правду дымкой фантазий ради великодушного, милосердного обмана.
4Родители так заботливо ограждали Владимира от окружающей жестокости, что его не должны были коснуться драматичные политические события и тот гигантский водоворот, в котором закрутилась жизнь страны.
Определенная отстраненность от общественных потрясений со временем воплотится в его творчестве. Персонажей Набокова, как и членов его семьи, формировала эпоха, хотя далеко не все из них могли вслед за автором похвастать принадлежностью к аристократии. Дед, который умирал в Петербурге, воображая себя на Ривьере, когда-то владел тремястами девяноста душами крепостных. Он был сенатором и министром юстиции при двух Александрах – Втором, освободившем крестьян и учредившем независимый суд, и Третьем, который урезал свободы, дарованные предшественником.
Его сын, Владимир Дмитриевич Набоков, родился в Царском Селе, где располагалась загородная резиденция государя, а рос в петербургском Зимнем дворце. На его детство пришлось убийство Александра II и последовавшие за ним еврейские погромы. Он наблюдал за тем, как отец боролся, чтобы в России продолжались хоть какие-то реформы.
Воспитанный в духе либерализма, в юности Владимир Дмитриевич принимал участие в студенческих волнениях и был арестован. Отец мог бы употребить свое влияние и добиться его освобождения, но сын предпочел разделить судьбу товарищей. Окончив университет и став юристом, Владимир Дмитриевич сохранил в душе это обостренное чувство справедливости.
Впрочем, его демократические пристрастия ни в коей мере не касались материальных благ: он с рождения жил в роскоши и любил изысканные вещи. У него было два автомобиля – седан «бенц» и черный лимузин, – а его гардероб соперничал элегантностью с туалетами жены. В доме пользовались исключительно английским душистым мылом; библиотека была заполнена английскими книгами, а душа хозяина – мечтами о британском парламентаризме, который Владимир Дмитриевич надеялся импортировать в Россию. Наделенный аристократической взыскательностью и яростным умом, он посвятил себя борьбе за гражданское равноправие.
Его первенец с детских лет и до последнего вздоха равнялся на отца. Володе, с удовольствием ездившему в спальном вагоне на Ривьеру и собиравшему на пляже цветные стеклышки, еще не было четырех, когда Владимир Дмитриевич сделал выбор, определивший всю его последующую карьеру.
В 1903 году в Кишиневе местная газета напечатала лживую статью, распространив старую как мир небылицу о том, что евреи якобы убивают христиан и используют их кровь для религиозных обрядов. Газета призывала православных, «вдохновляемых любовью Христовой» и почитающих царя, объединиться и «разделаться с гнусными евреями». Погрому, начавшемуся в пасхальную неделю, власти не чинили никаких препятствий. За три дня были убиты сорок девять человек, счет раненых шел на сотни, больше тысячи человек остались без крыши над головой.
Разумеется, выступать с публичными заявлениями на столь болезненную тему без монаршего одобрения не рекомендовалось, но отец Набокова не стал дожидаться высочайшего позволения и честно написал о случившейся резне. В статье «Кишиневская кровавая баня» он обличал антисемитское безумие, утверждая, что оно наносит урон не только евреям: слепая ненависть уродует общество в целом. Автор прямо упрекал власти, с молчаливого согласия которых начался погром, и полицию, не сделавшую ничего, чтобы его остановить.
Антисемитизм в то время глубоко пропитал российскую национальную культуру. Практически во всех гражданских конфликтах и экономических затруднениях, возникавших в стране, спешили обвинить евреев. Неевреев, сочувствовавших евреям, реакционеры изображали предателями и подвергали травле. Поплатился за свою смелость и Владимир Дмитриевич Набоков – он был лишен придворного звания камер-юнкера. Елена Ивановна коллекционировала карикатуры, высмеивавшие политическую позицию мужа. Маленькому Владимиру запомнилась одна картинка, на которой отец «преподносит Мировому Еврейству матушку Россию на блюде».
