Но Бальзак, как ни странно, даже в таких условиях чувствовал себя счастливым. Теперь он жил сам по себе, своей собственной жизнью, был сам себе хозяином, мог работать по своему усмотрению, а главное — он мог вволю заниматься любимым делом. О своей жизни на улице Ледигьер он впоследствии написал:
«Не могло быть ничего более омерзительного, чем эта мансарда с желтыми грязными стенами, пропахшими нищетой… Крутой скат косого потолка… Сквозь расшатанную черепицу просвечивало небо… Я не припомню, чтобы за этот долгий период работы я хоть раз прошелся по мосту Искусств или же купил у водовоза воды: я ходил за ней по утрам к фонтану на площади Сен-Мишель. В течение первых десяти месяцев моего монашеского одиночества я пребывал так — в бедности и уединении; я был одновременно своим господином и слугой, я жил с неописуемой страстью жизнью Диогена».
Сами родители стыдились признаться своим друзьям, что их сын живет в Париже в подобных условиях и «ничего не делает». Поэтому было решено говорить всем, будто Оноре по причине слабого здоровья живет на юге у одного из своих кузенов. Поэтому он должен был поменьше показываться на людях и выходить на улицу только после того, как стемнеет. Связь между молодым человеком и Вильпаризи поручили поддерживать дядюшке Даблену. Тот, по словам А. Моруа, «изредка поднимался на шестой этаж с тем, чтобы надавать своему юному другу кучу советов, сообщить о том, что происходит в недоступном ему мире, и рекомендовать его вниманию обитателей третьего этажа, у которых была прехорошенькая дочка».
Этот период жизни Бальзака его биограф П. Сиприо характеризует следующим образом:
«В сущности, он не был создан для той жизни, какую вел. Будучи гурманом, вынужденно ограничивал себя в еде; он любил бродить по городу, но был прикован к креслу; обожал сюрпризы, но из месяца в месяц жизнь его текла, словно река по плоской равнине; зная толк в приятной беседе, он ни с кем не встречался».
* * *
С сестрой Бальзака Лорой все обстояло значительно проще: ей было почти двадцать лет, родители мечтали выдать ее замуж «за приличного человека», и сама она мечтала о том же. Но где в захолустном Вильпаризи было найти достойного мужа?
К счастью, в октябре 1819 года она познакомилась с неким инженером месье Сюрвиллем, занимавшимся неподалеку строительством канала на реке Урк.
Эжен Сюрвилль родился в 1790 году в Руане. Он был внебрачным ребенком провинциальной актрисы Катрин Аллен, взявшей себе в театре псевдоним Сюрвилль и дебютировавшей с ним в 1785 году. Его отец, Эжен-Огюст Миди де ля Гренере, не признал мальчика своим ребенком. Однако в феврале 1791 года богатый руанец Луи-Эмманюэль Миди д’Анде заявил, что младенец является сыном его умершего брата, Эжен-Огюста Миди де ля Гренере. В акте, составленном тремя нотариусами, указывалось:
«Желая обеспечить будущее ребенка и принимая во внимание трудности, с которыми сталкивается мадемуазель Аллен при воспитании сына, а также стремясь возместить ущерб, каковой могло ей причинить знакомство с месье Миди де ля Гренере, месье Миди д’Анде посредством дарственной записи назначает годовую ренту в тысячу двести ливров побочному сыну своего брата и незамужней матери ребенка».
После этого некий руанский журналист Жан Мильсан, сожитель мадемуазель Сюрвилль, назначенный решением окружного суда в Руане опекуном маленького Эжена, ходатайствовал о том, чтобы мальчику разрешили носить имя отца, и добился, чтобы в метрическое свидетельство ребенка внесли соответствующую поправку. В результате маленький Эжен был признан «побочным сыном покойного Эжен-Огюста Миди де ля Гренере, имеющим право в качестве такового считаться наследником своего отца».
Однако юный Эжен продолжал называть себя Сюрвиллем, под этим именем он и был принят в 1808 году в Политехническое училище. На вступительных экзаменах он был одним из лучших. В 1810 году способный юноша поступил в Императорское училище по строительству мостов и дорог, потом в качестве лейтенанта инженерных войск участвовал в кампании 1814 года. В 1817 году Сюрвилль был направлен на строительство обводного канала на реке Урк и выбрал Вильпаризи местом своего жительства. Там-то он и познакомился с красавицей Лорой.
Поначалу Лора посчитала Сюрвилля слишком мелкой для себя сошкой. Она писала:
«В ту пору я еще жила в царстве мечты: вдруг я в один прекрасный день разбогатею, вдруг я выйду замуж за лорда, вдруг, вдруг, вдруг!»
На Новый год он явился с шампанским и конфетами, но все напрасно. Его банальные подарки были встречены достаточно холодно. Однако, узнав об «аристократическом происхождении» поклонника, Лора смягчилась, а вскоре и вовсе увлеклась, взглянув на молодого человека совсем другими глазами. Лора Миди де ля Гренере-Сюрвилль — звучало очень пристойно.
Имя, пожизненная рента, диплом инженера — нет, такими женихами не бросаются! К тому же в провинциальном Вильпаризи.
18 мая 1820 года Лора вышла замуж за Эжен-Огюста Миди де ля Гренере-Сюрвилля. Венчание происходило в Париже в церкви Сен-Мерри в присутствии всего клана Бальзаков — Салламбье. В брачном контракте мать жениха была названа «Катрин Аллен-Сюрвилль, супруга покойного Миди де ля Гренере, ныне его вдова»; свидетелем со стороны жениха выступал его опекун Жан Мильсан, названный «литератором».
А. Моруа вынужден констатировать:
«Приличия были соблюдены, и Эжен-Огюста Миди де ля Гренере-Сюрвилля можно было считать лицом, вполне подходящим для роли зятя. Лицом? Да, разумеется. Личностью он был менее выдающейся».
Что имел в виду знаменитый писатель? Да хотя бы то, что вскоре выяснилось, что он, в общем-то, вполне заурядный инженеришка, и жалованье у него соответственное — всего 260 франков в месяц. Это было гораздо меньше того, на что рассчитывала честолюбивая Лора.
* * *
А тем временем Бальзак занимался тем, чтобы хоть как-то приспособить свое унылое пристанище для жизни и для работы. Не имея денег на рабочих, он собственноручно побелил потолок, оклеил обоями обшарпанные стены. Чтобы укрыться от сквозняка, проникавшего в окно и дверь, он смастерил некое подобие ширмы из плотной синей бумаги, купленной за шесть су. Посреди комнаты он поставил небольшое бюро, покрытое коричневым сафьяном, и кресло, в дальнем углу за дверью расположил кровать. Деревянная балка, поддерживавшая матрас, была сломана, и он скрепил ее веревкой. Потом он сходил в библиотеку и принес оттуда несколько книг. Их некуда было поставить, и он положил книги на пол (потом он об них постоянно спотыкался). Купленную писчую бумагу он разложил аккуратными стопками на бюро.
