Борис Голубовский вспоминает такой забавный эпизод:
«Однажды я был в гостях у Драгунских. Посидел до половины одиннадцатого и начал собираться: утром предстояла трудная репетиция. Жили они тогда на Рождественском бульваре. Виктор пошел меня провожать. Довел меня до аптеки на Трубной площади, мы остановились и еще, наверное, с полчаса поговорили. Все никак не могли договорить…
Вдруг идет Зиновий Гердт:
— Здравствуйте, ребята, ну что, как?
— Да вот, прощаемся.
Мы начали прощаться и… пришли домой в четвертом часу утра. Мы прощались множество раз, но каждый раз нужно было что-то договорить, рассказать какую-то историю. Это было в порядке вещей, это было качество общения».
Кажется, Экзюпери говорил о роскоши человеческого общения. Эта роскошь была в нашей жизни. Здесь мне бы хотелось привести воспоминания Зямы Гердта о Викторе. Этот обаятельнейший и талантливый человек дружил с Витей еще в довоенные годы, когда они были совсем молодыми людьми.
«Человек прожил так жизнь, что при упоминании этого имени — Виктор Драгунский — всякий человек, который его знал, начинает как-то улыбаться тому обстоятельству, что он был с ним близок или был просто знаком.
У Драгунского осталась литература, остались «Денискины рассказы», и если говорить об общей русской жизни, что осталась от Вити — возрожденное имя Денис. Денисами называют каждого третьего ребенка сегодня. А начал это Витя Драгунский. Ну после Дениса Давыдова кого вы еще знаете Денисов? Вы не знаете? Я тоже. Может быть, в конце прошлого столетия были Денисы, а потом это прекрасное русское имя начисто исчезло.
Важно, что Витя придумал своему герою такое же имя, какое дал сыну. Еще одно качество Виктора. Он был свободен, свободен в самое несвободное время. За свою не очень длинную жизнь (всего 58 лет он прожил) он не сделал ни одной гадости никому. И это удивительное дело в те времена гадкие, где за гадость можно было что-то получить, чего-то достичь.
Витя был неспособен на подлость какую-нибудь, криводушие — это было не в свойстве его души и характера.
Я знал Витю еще до женитьбы на Аллочке. Он шел к ней методом проб и ошибок, очень больших проб и очень больших ошибок. Они поженились. Они очень нежно относились друг к другу, и как-то было приятно смотреть на этих людей, моего друга и его юную жену. Родился Денис, вот назвал он его Денисом, он же был выдумщиком, я помню, что многих имя Денис обескуражило.
Витя был человеком, начиненным радостью встреч, лиц… Виктор был театральным человеком, учился у Алексея Дикого, замечательного серьезного мастера. И вдруг пошел в цирк, рыжим! Ну кто бы на это отважился? На это нужно много отваги. Отваги и свободы, свободы в очень несвободной стране. Все, кто знал Витю, все кто читает мои слова о нем, улыбаются внутри, потому что Витя был человеком, никогда не обременявшим собеседника проблемами, тугодумством. Этого ничего не было. Был веселый легкий человек. Наше поколение знало силу привязанности, силу дружбы. Видимо, фон заставлял нас очень беречь друг друга и любить друг друга. Фон был жестокий. Мы, круг выпивающих, в основном круг Михаила Аркадьевича Светлова, замечательного сочинителя, поэта и человека необыкновенного. И вот вокруг Светлова собиралась эта группа и чувствовала себя вполне хорошо. И память о Вите всегда будет светлая, и это замечательно. Вот так он сумел прожить жизнь. Витя создал свой театр и дал ему прелестное название «Синяя птичка». Витя сочинял там основную долю репертуара, и я тоже сочинял там что-то. Там были дивные артисты. И позднее туда пришел Женя Весник, и Б. Сичкин там играл, и замечательный комик Р. Юрьев. В основном там были пародии, смешные сценки, направление в спектаклях этой «Птички» было пародийным. Это были достойные пародии и шутки по своему уровню. А вот нынешние шутят — это уже на грани вседозволенности. Разрешено говорить свободно, без намеков о нижнем этаже человеческого тела, о сексе, причиндалах и пищеварительном тракте. Да, уровень смешного жутко снизился, просто на этаж ниже. А тогда, до вседозволенности, пошлости, предметом иронии были человеческие слабости, недостатки, хамство, грубость. Смешное держалось на самоиронии.
Зря думают люди, будто в те жуткие времена посадок, кошмарных процессов и доносительства мы не могли смеяться. Мы жили, иронизировали, смеялись над смешным и глупым.
У Вити была очень обаятельная улыбка и кривые зубы. Ну вот возьмите в горсть 32 зуба и закиньте в чей-нибудь рот, не разобрав каждый зубик на свое место, и при этом дикция была прекрасная при таком количестве неорганизованных зубов. И вечно смеющиеся глаза. Витю я не видел мрачным, при Вите было как-то неудобно быть угрюмым. Вы понимаете, Витя был московской краской в московском обществе. Вы не думайте, что Москва всегда была таким мегаполисом, как теперь. Настоящая Москва была очень ограниченным городом. Есть Садовое кольцо, Бульварное кольцо, и все друг друга знали, все, занимающиеся свободным вроде трудом: артисты, художники, журналисты, поэты… Все друг друга знали. Москва — веселый город. Всю жизнь был веселым городом. И держалось это веселье на таких людях, как Светлов, Витя Драгунский, Николай Робертович Эрдман, необыкновенные люди. Это знаете, вот такие фонари московские. На них и держалась московская жизнь. Сейчас, конечно, такой жизни нет. И вряд ли скоро будет. Конечно, Витя был известным в Москве человеком, но в основном тогда его знал круг московской интеллигенции. А вот настоящая слава и популярность пришли с писательством, с «Денискиными рассказами». Хотя Витя уже давно был писателем, но это никогда не бросалось, оказывается, накопление жизненных впечатлений происходит именно тогда, когда ты занимаешься чем-то далеким от литературы. Как он замечательно вспоминал о цирке! Каждый был персонажем, у каждого был характер, это было необыкновенно интересно и весело. Витя был человек добрый, расположенный и сердобольный, но я уже говорил, что он был человек внутренне очень свободный».
Счастливый период нашей жизни с Витей на Рождественском бульваре длился недолго.
Начиналась кампания против так называемого «космополитизма», с каждым днем набиравшая силу. Газеты были полны статьями, разоблачающими «безродных космополитов», тех, кто занимался западной литературой, кто посмел писать о западной культуре с уважением, их смешивали с грязью. Писать о той культуре считалось «низкопоклонством перед Западом». Творческих людей лишали работы, некоторых подвергали аресту.
Смешно, но французские булки переименовали в «городские», печенье «турецкие хлебцы» стали называться «московскими», конфеты «Американский орех» стали называться «Южным орехом» и т. д.
Но все это мелочь по сравнению с тем, что пришлось пережить нашей интеллигенции — литераторы, художники,
