Однажды соседи — крестьянская семья — взяли меня с собой за груздями. Направлялись в определенное место в лесу и ехали на телеге, на которой стоял большой плетеный из прутьев короб, а сборщики груздей сидели с корзинами по краям телеги, свесив ноги. Когда приехали в лес, лошадь распрягли и пустили пастись. Мы все разбрелись поблизости и стали срезать шляпки груздей, которых там было множество. Наполненные корзины высыпали в короб и опять шли собирать. Довольно быстро набрав полный короб и корзины, мы поехали домой. Грибы я собирала не для нас, поскольку груздей мы там не солили, а просто заодно с местными крестьянами.
А вот за опятами осенью я ходила с мамой и ее приятельницами — местными учителями. Одному человеку в Барзасе заказали сплести для всех нас новые лапти. Надевали их на черные чулки и завязывали красными лентами. Сборщики опят очень красиво выглядели в этом наряде, отчего этот поход так хорошо запечатлелся в моей памяти. Срезали только шляпки опят, причем размером не более медного пятака. А дома мама их мариновала и укладывала в банки. Маслят, которые и мариновали, и жарили, было очень много на нашем овсяном поле и возле речки. Шампиньоны же считались несъедобными, их никто не собирал.
Мне запомнилось еще одно происшествие, которое случилось в Барзасе. Однажды летом во время игры во дворе меня больно ударила одна из девочек, и я заплакала. А затем пошла в дом, взяла на кухне чапель — длинную палку с металлическим сковородником на конце, вернулась во двор и ударила девочку этим чапелем по голове. Она закричала. Выбежала ее мать. Оказалось, что на голове у девочки кровь. Моя мать тоже выбежала, чтобы помочь девочке. А я поставила на место чапель, ушла из дому и где-то спряталась. Вернулась в дом только тогда, когда пришел домой папа, зная, что он меня защитит. Мама рассказала отцу про мой проступок, и особенно их удивило то, что я сходила домой за чапелем, а не дала сдачи сразу. При этом мама сказала: «Вот, мстительная полячка!» Слово «мстительная» меня не удивило — это было понятно, а вот почему она назвала меня полячкой, понять не могла, и папа тоже. Тогда мама рассказала, что она много раз слышала, как ее бабушка — мать отца — молилась дома по-польски, и поэтому она знала, что бабушка была родом из Польши. Значит, и во мне есть польская кровь.
В Барзасе отец начал учить меня читать и писать. Сам он писал очень красиво, и я пыталась этому научиться. Он учил меня внимательно выводить каждую букву и не небрежничать, когда пишу, в результате у меня выработался хороший твердый почерк. Чтение далось мне легко. Отец показывал мне буквы в основном не на бумаге, а на песке или на земле. Идем с папой гулять, где-нибудь остановимся, и он начинает чертить тросточкой или палкой буквы, а я их заучивала.
Этим же летом отец начал брать меня с собой в лес и на рыбалку на реку Барзас. Наша собственная маленькая речка без названия была ее притоком. В лесу папа учил меня распознавать разные деревья и кусты, а также ягоды и другие растения.
Однажды, углубившись в лес, мы увидели бородатых мужиков, которые добывали деготь. Деготь варился в котлах на огне и сливался в деревянные бочки. Не помню, из чего получался деготь, кажется, из березовой коры. По особому запаху в лесу всегда можно было узнать, что где-то добывают деготь. Деготь был нужен крестьянам для смазывания колес, а также для других хозяйственных нужд. Дегтем же мазали ворота тех домов, где жили женщина или девушка плохого поведения.
Я любила ходить с отцом на рыбалку на реку Барзас. Рыбы было полно, ловились язи, окуни, щуки… Налимов отец умел ловить руками: засунет руку под какую-нибудь корягу, схватит лежащего там налима под жабры и вытащит из воды. Налим — ленивая рыба, а налимья уха очень вкусная.
С вечера мы набирали полную банку червей, которые водились под камнями или под упавшими деревьями, и с утра отправлялись рыбачить. Однажды, выбирая удобное место для рыбалки, мы шли по берегу реки и вдруг наткнулись на мужиков, которые гнали самогон. Они остановили нас и стали угощать отца, расхваливая свой самогон, просили их уважить и попробовать первача — так они называли первую струйку готового самогона. Отец выпил, поблагодарил мужиков, и мы пошли дальше. Не успели мы пройти и двухсот шагов, как наткнулись на другой самогонный аппарат, и снова нас остановили с просьбой попробовать самогона и здесь. Отцу пришлось выпить еще полстакана. В обоих случаях наливали полный граненый стакан, но отец половину отливал в емкость, в которую из аппарата текла струйка готового самогона. Мы пошли дальше, отец развеселился и вовсе позабыл о рыбалке. А спустя еще какое-то время мы наткнулись на самогонщиков в третий раз. Все повторилось, и я видела, что отец сильно опьянел. Тогда я сказала, что хочу домой, и мы свернули в сторону от реки. Дома нас встретила мама, мы никакой рыбы не наловили, и отец был пьян. Мама очень рассердилась и начала ругать папу, а он молча лег на постель и положил на голову подушку. Досталось и мне за то, что я допустила, чтобы папа дошел до такого состояния, и не увела его домой после первой встречи с самогонщиками.
В Барзасе отец познакомился с одним знатным татарином. Я думаю, что, скорее всего, отец написал для него какое-нибудь прошение или жалобу, как он делал в селе Красный Яр. Во всяком случае, у отца с татарином были какие-то дела, и они вели серьезные разговоры. Очевидно, этот человек не жил в Барзасе. Он приезжал к нам верхом на лошади откуда-то издалека. Побывав у нас первый раз и узнав, что у папы есть дочка, он в следующий раз привез мне в подарок золотые сережки с тремя небольшими изумрудами. Он сказал, что девочка обязательно должна носить сережки в ушах и что его дочки носят их начиная с трехлетнего возраста. Но у меня не были проколоты уши, и мама не разрешала их прокалывать. Сережки были уж очень красивые, и мне так хотелось их носить, что я уговорила Марфушу проколоть мне уши. И вот однажды мы с ней ушли на речку, и она иголкой проколола мне дырочки в ушах и вдела в них шелковые ниточки. Эти ниточки надо было время от времени продергивать, чтобы дырочки не заросли. Мама рассердилась на Марфушу из-за боязни, что начнется нагноение. Однако ничего плохого не случилось, и мама успокоилась. А я стала носить сережки не снимая. А татарин, который их подарил, приходил к нам еще несколько раз и всегда приносил какие-нибудь гостинцы.
Особенно я запомнила пластинку из черной смородины, скрученную как рулон бумаги. Пластинки эти готовились довольно просто. Свежую смородину надо было растолочь, разложить на металлическом листе и поставить сушить. Когда она подсыхала тонким слоем, то ее легко можно было снять с листа и скрутить в рулон. Такие рулоны могли долго сохраняться, от них можно было отрывать кусочки и класть в чай вместо лимона. Сухая смородина постепенно растворялась, и получался кисловатый чай с сильным ароматом черной смородины. Мы все очень любили такой чай.
