В Острогожске нас уже ждали. Было 23 июня. Госпиталь подформировывают, работает комиссия, по одному вызывая в кабинет. Мне хотелось быть с Варварой Николаевной — я ее любила. Всегда со мной, как родная сестра, и Оля. Стою у крыльца, один за другим проходят наши работники. Подошел капитан, посмотрел на меня оценивающе и говорит: «А вот вас я к себе в госпиталь возьму!» И рукой по спине похлопал. Этого я не терплю! Взбешенная, вбежала на крыльцо. А сама думаю, в каком же он госпитале? Председатель комиссии спросил фамилию: «Вы зачислены в госпиталь». «Прошу откомандировать на фронт, не останусь, все равно сбегу! Отправляйте на фронт!» «Хорошо! Зайдите за документами через полчаса».
Подавая пакет, штабист спросил: «Верно, поссорились с кем-нибудь?» Ну как я скажу? Мотнула головой, прощайте! Прощайте, дорогая Варвара Николаевна, милая Оля! Еду в медико-санитарный батальон 262, в 175-ю стрелковую дивизию, где командиром генерал Александр Демьянович Кулешов.
А вот и попутный эшелон. Мелькают полустанки. Дремлю, уставшая. Опять завыли пикирующие «мессера», рвутся бомбы. Взрывной волной меня выбило из вагона, кубарем на траву. Встала и бегом. В ушах гудит, будто самолет только за мной гонится, из сил выбилась, обернулась — вдали на насыпи все горит, черный дым тянется шлейфом. Самолеты улетели, а гул в ушах не прекращается. Неподалеку наши войска идут. По тропе наперерез.
— Ваши документы?
Проверили, иду к деревне, смотрю — у оврага дом словно сам подпрыгнул и умчался, рассыпавшись, в небо. Это немецкие минометы обстреливают деревню. Прохожу по улице, из-за загородки зовут: «Сестра! Поди сюда!» Заглянула — у дома лежат раненые. Перелезла через трясущийся забор:
— Чего вы ждете, братцы? Видали, как дом улетел?
— Обещали забрать на машине, не дойти нам самим!
— Ребятки, подумайте! Машина должна подъехать с грейдера через поле, она же буксовать будет. Да и войска ушли. Рано или поздно надо двигаться вперед, на грейдер.
Слышу, посвистывает у кого-то. Спрашиваю, кто в легкие ранен. Вроде, никто. Один ранен в спину, дышать тяжело.
— Вам сидеть надо, а не лежать!
Повязка сползла, и кровавая пена накипает при выдохе и вдохе, окрашивая рубаху и гимнастерку, клочьями висевшими в розовых пузырьках. Наложила клеенку от санпакета с марлей на рану, подбинтовала. Помогла встать, подставила плечо, и, поддерживая друг друга, мы кое-как перелезли через забор. Остальным крикнула: «А вы лежите, скоро вернусь!»
С каждым шагом раненый дышал все труднее и чуть ли не падал. Подбадриваю его изо всех сил, хотя у самой их не осталось. Изгородь кончилась, тропинка пошла по полю. С большим трудом добрались до грейдера, посадила легочника у кювета, стерла с губ розовую пену: «Отдыхайте! Приведу остальных».
Контуженный лежал ближе всех к ограде. Взялась за ворот шинели, еле вытащила его из-под забора и поволокла к грейдеру. Соленым потом пропиталась моя гимнастерка, его капли застилают глаза. Притащила, положила поудобнее, и бегом за следующим. Он был ранен в бедро. И снова тяжелейший путь к грейдеру. Пока всех не вытащила.
Где-то недалеко взорвалась мина — с воем и свистом. Колонна наших машин развернулась за деревьями. Иду туда, может, знают, где медсанбат. Вдруг как зашуршало оглушительно, красные веретена понеслись над землей, а на горизонте, откуда стреляли немцы, долго клубился черный дым. Упала со страха на землю, не поняв, что же случилось.
— Залезай скорее на крыло машины! Вскочила с земли, смотрю — комиссар.
— Идите скорее! Сейчас налетят «мессера» и превратят все вокруг в запаханное поле.
Так я впервые увидела знаменитые «катюши» — реактивные минометы. С любопытством смотрела на уже закрываемые брезентовым чехлом направляющие рельсы.
Довезли меня до грейдера и исчезли вдали. Смотрю, в небе появились «мессера» и действительно начали бомбами ровнять местность за деревней, около оврага. Шагаю по грейдеру, раненых уже увезли. На повороте шоссе старший лейтенант проверяет документы. Прочитав мое направление в медсанбат, сказал: «Пойдете с моей группой, я начальник особого отдела Казаков». И сунул мне в нос удостоверение. Несколько красноармейцев вели под конвоем группу деревенских жителей. Через полчаса свернули с грейдера и пошли по пыльной дороге под палящими лучами солнца. Километров через пять один старик упал. Старший лейтенант приказал помочь.
Кто-то поднял его, надел на седые волосы линялый картуз. Худое лицо, заросшее сединой, маленькая рыжевато-серая бородка, голубые глаза с красноватыми старческими веками. Мирный, добрый вид. Демисезонное пальто, серое от пыли и старости, прикрывало старую рубаху, подпоясанную шнурком. Коротковатые домотканые штаны не закрывали худых босых ног. Он оперся на красивую девушку. Такая милая, пухленькая, глаза озорно блестят. Старший лейтенант показал пистолетом на рожь, которая стояла у дороги стеной. Старик поднял голову, огляделся, медленно шагнул в рожь и пошел, раздвигая колосья натруженными, в узлах руками. Все остановились. Я еще ничего не понимала. Раздался негромкий сухой щелчок, голова старика дернулась и исчезла в волнах ржаных колосьев.
— За что? Он же русский, старенький! — рванулась я, привыкшая оказывать помощь.
Старший лейтенант вышел на дорогу суровый. Пряча пистолет, громко сказал:
— Именем закона моей Родины — Советского Союза — предатель расстрелян!
— Предатель? Как не похож!
— Внешность обманчива, русские бывают разные, запомните это!
Двинулись дальше. Меня била дрожь, первый раз я увидела расстрел. Да и весь этот день был какой-то нереальный. Хотелось пить, есть, некогда было перекрутить портянки. Смерть в бою — это обычно. А вот такая смерть страшна. Искоса поглядывала на группу деревенских. Предатели? Весь народ встал на защиту Родины. Кто в армии, кто в партизанах, кто на заводах и фабриках. Погибают в боях героями, умирают от голода в тылу. А эти несколько человек, такие разные, старые и молодые, почему они пошли против своих, русских? Разговаривать нельзя, да и некогда. Идем быстрым шагом, сзади усиливается грохот войны. Немного отстаю, начала хромать, натерла ноги.
— Снимите сапоги! Легче будет. А то отстанете, ждать нельзя! — командует старший лейтенант.
Гудит земля, пыль, жара. Сняла сапоги, перекинула через плечо, полегчало. Только с непривычки каждый камешек, каждую соломинку чувствую босыми ногами.
Вечереет. Отдыхаем прямо у дороги, выставили часовых. Свалилась, как убитая, в теплую и пушистую пыль. Чуть рассвело, командир показал мне дорогу в часть, и мои попутчики пошли дальше. Иду одна в нарастающем гуле войны. Догоняю пожилого врача, разговорились. Он — Мамлиури, ищет свой госпиталь. Решили пробираться вместе.
