У Джеймса Кроуфорда были такие мечты. Он хотел стать великим певцом. Бывало, мы с Мелвином садились подле Джеймса и часами наслаждались его прекрасным тенором. Кроме того, у Джеймса хорошо получалось готовить, и он мечтал открыть собственный ресторан. Джеймс Кроуфорд был наделен талантом, но образовательная система и психологические травмы не позволили ему развить свои дарования. Он не познал прелести чтения и до сих пор не умеет читать. Джеймс постоянно боялся, что у него что-то не получится, и этот страх лишь усилился по вине его педагогов, хотя они должны были помочь ему преодолеть себя. Мечты Джеймса растаяли, как дым. С каждым годом его страх рос все больше и больше, его силы истощались, и в конечном итоге его исключили из школы как «нежелательного» ученика. Постепенно он спился и стал попадать в больницы для душевнобольных. На его лице полно шрамов — это постарались полицейские. Вот такая история случилась с моим другом Джеймсом Кроуфордом. Еще одна мечта разлетелась в пух и прах.
Героем моих детских лет был отец… в его натуре не было ни малейшего намека на подобострастие. Еще в юности он решительно отказался быть рабом, а, став мужчиной, он начал презирать роль дяди Тома. Отец служил нам примером, и мы никогда не сомневались в том, что негр во всех отношениях равен белому человеку. И мы не жалели сил, чтобы это доказать.
Поль Робсон. На том стою[16]
Надежда была редким гостем в негритянской общине. Выросший в Гарлеме Клод Браун в своей книге «Мальчик на земле обетованной» пишет как раз об этом. Вернувшись в Гарлем после четырехлетнего отсутствия, он потратил массу времени на то, чтобы отыскать своих друзей детства. «Казалось, что большинство ребят, с которым мы вместе росли, так и не перешли в категорию взрослых, — вспоминает Клод Браун. — Почти все успели отправиться либо на тот свет, либо за решетку». Многие молодые негры нашего поколения могут сказать то же самое. Наркотики, угнетение, отчаяние собирали свою жертву. Выживание в таких условиях — дело непростое и уже тем более его нельзя считать само собой разумеющимся.
Вспоминая свое отрочество, я понимаю, насколько мне повезло. Сильное и позитивное внешнее влияние, присутствовавшее в моей жизни, спасло меня от непоправимой безнадежности, от которой пострадало так много моих собратьев. Во-первых, я мог равняться на отца. Он передал мне непоколебимое чувство гордости и самоуважения. Во-вторых, мой брат Мелвин пробудил во мне желание учиться, и, наконец, я начал читать, опять же благодаря Мелвину. То, что я открыл для себя в книгах, позволило мне начать размышлять, задавать вопросы, искать и, в конечном итоге, изменить свою жизнь. Определенное влияние оказали на меня и другие факторы, которых набралось немало. Моя мать и остальные члены семье, опыт, полученный мной на улице, друзья и даже религия — все наложило на меня какой-то свой неповторимый отпечаток. Но именно первые три источника влияния и, прежде всего, влияние отца, помогли мне встать на путь развития и личных перемен.
Когда я говорю, что мой отец был необычным человеком, я имею в виду присущие ему достоинство и гордость, столь нехарактерные для чернокожих выходцев с Юга. Хотя другие негры, проживавшие в южных штатах, обладали похожей внутренней силой, они никогда не позволяли себе демонстрировать ее белым. Показать силу духа означало начать управлять своей жизнью самостоятельно. Отец никогда не скрывал свою духовную силу от кого бы то ни было.
Так сложилось, что чернокожие южанки должны были с особой тщательностью заботиться о воспитании именно сыновей. Из поколения в поколение матери в негритянских семьях на Юге пытались обуздать природную агрессивность в своих мальчуганах, чтобы уберечь вспыльчивых детей от скорой расправы, если не от верной смерти, которую можно было ожидать от белых. Мой отец избежал подобного воспитания. Даже если его пытались воспитывать в традиционной — сдерживающей — манере, он решил это игнорировать. Каким-то образом ему удалось вырасти, сохранив нетронутыми всю врожденную гордость и чувство собственного достоинства. Будучи уже взрослым, он ни разу не позволил белому человеку унизить его самого или члена его семьи. Он не позволял своей жене работать, хотя белые жители в Монро, шт. Луизиана считали, что она должна гнуть спину на их кухнях и давали отцу недвусмысленно это понять. У отца не было привычки идти на уступки, он всегда брал на себя роль сильного защитника, и он никогда не колебался, если нужно было поговорить с белым человеком. Пока мы, его дети, были маленькими, он развлекал нас, рассказывая о своих встречах с белыми. Последние несколько лет он чувствует себя неважно, но даже сейчас, стоит ему начать вспоминать эти истории, как прежняя сила вновь говорит в нем. Мы не сознавали таких вещей в детстве, но дело в том, что рассказы отца не были простым развлечением, на их примере он учил нас, как быть настоящим человеком.
Однажды, когда мы жили еще в Луизиане, отец поспорил с молодым белым, у которого он работал. Разногласия возникли как раз по поводу работы. Работодатель отца порядком разозлился, увидев, что отец уперся и стоит на своем. Он сказал отцу, что обычно, если цветной начинает выступать, он берет в руки кнут. После такого заявления отец не растерялся, ответив со всей возможной твердостью, что никому не позволит бить себя кнутом за тем только исключением, если кнут будет в руках более достойного человека, чем он сам. Потом отец выразил сомнение насчет того, что его работодатель относится к числу более достойных. Эти рассуждения поразили противника отца необыкновенно. Обескураженный, он отступил, но при этом назвал отца сумасшедшим. О случившемся инциденте вскоре узнал весь город. Мой отец стал известен как «безумец» только потому, что он не поддался на угрозы белого человека. Довольно странно, но репутация «ненормального» сослужила отцу неплохую службу: у белых поубавилось охоты трогать его. Именно так чаще всего и поступает угнетатель. До него не доходит простая вещь, что все люди хотят быть свободными. Поэтому, столкнувшись с сопротивлением, угнетатель отмахивается от этого факта и называет попытавшегося сопротивляться человека «сумасшедшим» или «ненормальным». Отца обозвали «больным» за то, что он не позволил белому назвать себя «ниггером», отказался быть послушным дядей Томом и спокойно терпеть белых, не оставляющих в покое его семью. Для белых мой отец был «ненормальным», а в наших глазах — настоящим героем.
Даже оружие в руках белого не могло остановить отца. Как-то вечером, возвращаясь с работы, отец ехал на машине с друзьями. По какой-то причине они остановились прямо перед домом, где жили белые, и начали разговаривать и смеяться. Они не заметили женщину, стоявшую на веранде этого дома. Вскоре из дома вышел мужчина с топором в руках. Он стал кричать на моего отца и его приятелей, обвиняя их в то, что они якобы потешались над его сестрой. Водитель запаниковал и нажал на газ. Когда машина доехала до угла улицы, отец заставил водителя остановиться. Он выбрался из машины и вернулся к тому дому один. Навстречу отцу уже шел белый мужчина, вооруженный топором. Отец спросил разъяренного человека, зачем он прихватил этот самый топор и что он собирался делать. Белый сразу же спустил дело на тормозах, ответив что-то вроде «вы же знаете этих южных женщин», и добавил, что должен был устроить это показательное шоу в угоду своей сестре. Отец понимал, что согласно этикету южан со стороны белого это было самое настоящее извинение, поскольку кодекс поведения действительно мог потребовать от мужчины схватиться в этой ситуации за топор. Поэтому отец принял это объяснение, но не раньше, чем дал понять белому недопустимость угроз в свой адрес.
