Нам, выпускникам профтехшколы, очень хотелось попасть на стройку. Едва успев сдать экзамены и получить удостоверения квалифицированных специалистов, мы отправились в Балахну.
В партийном комитете стройки, куда сразу же по приезде Борис Никитин и я пришли, чтобы встать на учет, нас встретили с удовлетворением.
— Рабочие нам нужны, тем более такие, как вы, — заявил секретарь. Трудных участков на стройке много. Но сейчас самое горячее место механический цех. От него зависит работа других участков стройки. Так что, ребята, договоримся с кадровиками и бросим вас на прорыв. Как, не подведете?
— Не подведем! — в один голос ответили мы. Нас определили помощниками слесаря на токарно-слесарный участок механического цеха. Работы было много, работы, как правило, интересной, требовавшей не только физического напряжения, но и смекалки. Пригодились разносторонние знания и навыки, приобретенные в профтехшколе. С первых же дней мы стали не только выполнять, но и перевыполнять нормы, внесли ряд рационализаторских предложений. В числе других передовых рабочих нам доверили монтаж первой бумагоделательной машины.
В первое время мы жили в Балахне, в доме по улице Карла Либкнехта, на квартире у Нагорова, нашего макарьевского товарища. Но добираться отсюда на работу было далековато — почти шесть километров. С трудом удалось найти жилье поближе, в Кубанцево, которое находилось посредине между Балахной и деревней Курза — нынешним Правдинском, поселком целлюлозно-бумажного гиганта.
Изба, в которой мы вместе с несколькими товарищами квартировали, стояла на берегу Волги. В ней было тесно, поэтому летом и осенью я обитал на сеновале. Так приятно было после трудового дня вдохнуть полной грудью сладкий запах душистого разнотравья, ощутить его упругую, пружинящую постель. Утром рано-рано в маленькое слуховое окошечко заглядывали первые лучи солнца, тишину заполнял многоголосый птичий гомон. Спрыгнешь с сеновала, растолкаешь ребят и на Волгу. Пока добежишь до нее — росой ноги выстудит, вымоет. На бегу разденешься — и в воду. Дух переведешь — и пошел мерять реку саженками. Выходишь из воды и чувствуешь, будто Волга влила в тебя такую силу и бодрость, что можно горы свернуть…
Как молодые коммунисты, Борис и я активно участвовали в жизни партийной организации. Коммунистов на стройке, где работало почти четыре с половиной тысячи человек, было не так уж много — чуть больше ста. Состав строителей был довольно разношерстный, на две трети — сезонные рабочие. И настроения среди них были разные, тем более что трудностей с жильем, питанием, да и производственных неурядиц хватало. На этих трудностях старались сыграть враги.
Поэтому отстаивать линию партии, разъяснять ее людям, пресекать попытки исказить, опорочить партийные решения, разобщить рабочих, подорвать дисциплину — все это приходилось делать каждодневно. Сама обстановка требовала предельной собранности, бдительности, ясной определенности позиции в различных производственных и даже житейских ситуациях, не позволяла ни на секунду забывать о том, что ты коммунист. Шла классовая борьба, и партия рассчитывала в ней на нас, как на своих бойцов.
Молодому читателю о том, что такое классовая борьба, известно в основном из учебников и художественной литературы. В нашем обществе этот термин уже длительное время относится исключительно к внешнеполитической области. Но мой и моих сверстников выход в самостоятельную жизнь совпал с обострением классовой борьбы как на международной арене, так и внутри страны.
В 1927 году, когда я начал работать на стройке, международное положение СССР осложнилось в связи с разрывом английским правительством дипломатических и торговые отношений с СССР. Газеты каждый день приносили сообщения о попытках империалистов сорвать или затормозить экономическое развитие Советского Союза. Отказы в кредитах, линия на экономическую изоляцию, угрозы новой вооруженной интервенции сочетались с антисоветскими провокациями. Помню, какое негодование у нас вызвали налеты на советские представительства и учреждения в Пекине, Лондоне, убийство в Варшаве полпреда нашей страны Войкова.
Империалисты всячески поддерживали и инспирировали подрывную деятельность остатков белогвардейцев и других контрреволюционных элементов внутри Советской страны. Гнев и возмущение вызвало преступление английских диверсантов, которые в 1927 году бросили бомбы в партийный клуб в Ленинграде, ранив около 30 человек. Острие всех вражеских провокаций направлялось на то, чтобы любой ценой помешать индустриализации СССР. Наши классовые враги понимали, что именно индустриализация ускорит построение социализма, укрепит независимость СССР и усилит его обороноспособность.
Обострение классовой борьбы на международной арене и внутри страны отразилось и внутри партии. В первые годы индустриализации главной опасностью в партии стали троцкисты и зиновьевцы, объединившиеся на антиленинской платформе. По призыву Центрального Комитета все партийные организации, все сознательные рабочие включились в активную борьбу против «новой оппозиции». К тому времени, когда мы с Борисом Никитиным влились в парторганизацию строительства целлюлозно-бумажной фабрики, эта борьба уже подходила к завершению. Однако и нам пришлось участвовать в ней.
Хорошо помню дискуссионные собрания в пашей партийной организации. Они проходили горячо, страстно. Товарищи из партийного архива Горьковского обкома КПСС переслали мне в числе других документов того периода копию протокола одного из таких собраний, состоявшегося в октябре 1927 года. С волнением прочитал этот документ — свидетельство политической зрелости коммунистов стройки. Приведу лишь небольшую выдержку из постановления нашего собрания: «Коллектив ВКП (б) строительства ЦБФ, резко осуждая непрекращающуюся раскольническую линию изолгавшихся и разложившихся лидеров оппозиции, настаивает на решительных мероприятиях по отношению к оппозиции со стороны ЦК и предстоящего XV съезда партии вплоть до исключения из рядов партии, если будет продолжаться дальнейшая деятельность, ведущая к расколу единства ВКП (б)»[2].
Такими же по духу и содержанию были резолюции дискуссионных собраний подавляющего большинства партийных организаций ВКП (б). За политику ЦК голосовали 724 тысячи членов партии, а за блок троцкистов и зиновьевцев только 4 тысячи, что составляло меньше одного процента.
Банкротство троцкистско-зиновьевской оппозиции было полным. Ленинская политика партии победила.
Непосредственное участие в борьбе за эту победу стало для меня школой принципиальности, твердости в проведении линии партии, бескомпромиссности в отношении ее врагов. К ноябрю 1927 года, когда кандидатский стаж закончился и меня приняли в члены ВКП (б), я уже всецело ощутил свою причастность к великому делу партии — делу строительства нового общества, свою личную ответственность за чистоту ее рядов, за честь высокого звания коммуниста.
