4. «Светает. За распахнутым окном…»[18]
Светает. За распахнутым окном,
Ещё неясный, синевеет город.
Как мы бежим за счастьем напролом,
Чтоб, может быть, его утратить скоро?
В высокой человеческой судьбе
Все неожиданно и всё чудесно!
И этот ворох мыслей о тебе,
И это платье, брошенное в кресло.
Ты рядом дышишь ровно и тепло.
Какая непомерная тревога
Беречь тебя, пока не рассвело,
От произвола дьявола и Бога.
5. «Мы шли с тобой по площади Пигали…»
Мы шли с тобой по площади Пигали.
Монмартра шум ночной и суета.
И в сочетанье смеха и печали —
Порок, распутство, скука, нищета.
Зашли в кафе. В стекле бокала
Зеленоватого абсента муть…
А у руки моей тепло дышала
Твоя девичья маленькая грудь.
И мне казалось — мы идём полями
В предутренней, прохладной синеве,
И жизнь нам улыбается цветами
В росистой, свежей утренней траве.
6. «Может быть, что в суетной и трудной…»
Может быть, что в суетной и трудной
Жизни вспомнишь, друг мой, невзначай,
Зимний свет, такой скупой и скудный,
Шумный город, чужеземный край.
И такси по мокрому гудрону
Торопливо-осторожный бег.
Может быть, скользнув, тебя не тронут
Эти дни, как прошлогодний снег?
Нет! Мы вместе пронесли с тобою
Эту радость наших зимних дней.
Расскажи мне, нежностью какою
Мне ответить юности твоей?
Можно ли любить — совсем простые —
Два-три слова, стихших на губах.
Эти интонации грудные,
Этот тихий свет в твоих глазах!
Пусть, я знаю, за такие взоры,
За желанье девичье любить,
Пусть, я знаю, мне придётся скоро
Бесконечной грустью заплатить.
Всё равно, ты навсегда со мною —
У моих стихов теперь в плену,
Потому что нынешней зимою
Пережил я лучшую весну.
7. «Всё было и всё забыто…»
Всё было и всё забыто —
Ехидные пересуды,
И взгляд чужой и несытый,
И злобного хлама груды,
Всё было и всё забыто…
А радость осталась и память,
О счастье живая память
Трепещет, как жаркое пламя
Над нашей судьбой, над нами.
И поздние зори в Медоне
В лесном непролазном раю.
Венчали весенние кроны
Прекрасную юность твою.
………………………………
Проходят безумства и страсти
И тонут, как утренний дым.
И всё-таки, скажешь: а счастье
Ведь было! Твоим и моим.
1946–1947, Париж.
Вот так и жизнь,
Суровая,
Простая,
Лишь озарённая сияньем слов,
Как синий дым
Восходит ввысь и тает
В безмолвии осенних вечеров.
«Трепещут тополя в осенней синеве…»
Трепещут тополя в осенней синеве.
И облака — густые хлопья ваты —
Медлительно идут, и тенью по траве
Сбегают вниз по солнечному скату.
Летят над сжатыми полями журавли
И в небе крик протяжный и печальный.
О чём кричат? — о днях первоначальных,
О жизни, о судьбе, о людях, что ушли.
«Во всём, во всём: “мне кажется”, “быть может”…»
Во всём, во всём: «мне кажется,
«Быть может»,
Наш ум беднее нищенской сумы.
Вот почему мы с каждым днём всё строже,
Всё сдержаннее и грустнее мы.
Ничтожна власть людских ключей и мер.
Но этот путь — труднейший — слишком горек.
Бесспорно — человеческое горе,
Любовь бесспорна,
И бесспорна смерть.
«“Река времён”… сутулится Державин…»
«Река времён»… сутулится Державин,
Седая наклонилась голова.
И в пушкинской не потускнеют славе
Пронзительные горькие слова.
Что в долгой жизни сердце пережило,
Всё, что вобрал и слухом и умом,
Всё — в восемь строк.
И свежие чернила
Присыпал тонким золотым песком.
«Вянут цветы. Осыпаются листья…»
Вянут цветы. Осыпаются листья.
Но весна возвращается вновь.
Только мне не уйти от мысли —
Как лениво, почти без смысла
Жизнь размотана и любовь.
Под чужим, но под милым небом
Крест обвит зелёным плющом.
Оба мы — «не единым хлебом»
По земле той бродили вдвоём.
Тосковали всю жизнь по России.
Пели песни.
А жили совсем как-нибудь.
Замыкается круг.
И впервые
Стало ясно: кончается путь.
Ирине («В эти дни порывисто и скупо…»)
Война безжалостно и властно
Их зачеркнула навсегда.
Ю.С.
В эти дни порывисто и скупо
Вспоминаю долгие года.
…Степь в огне за лошадиным крупом,
За кормой кипящая вода.
Полетело четырьмя ветрами
Трудовое трудное житьё.
Над парижскими моими днями
Всходит имя строгое твоё.
Были горе, горечь и обиды —
Каждый день я вспоминаю вновь!
Но теперь нам издалёка видно,
Что сильней всего была любовь.
Помнишь, как смотрели мы с тобою
На ночное зарево небес?
Помнишь, как шумел над головою
И весенний, и осенний лес?
Как мы слушали и узнавали
Старый колокол на Сен-Сюльпис!
Помнишь, в снежной тишине Версаля,
Падая, скользил озябший лист?
И ещё — недалеко от Шартра
Хлеб тяжёлый у дорог пустых.
С сыном наперегонки, с азартом
Со всех ног пускалась ты.
А Нормандия цветы и травы
Расстилала, как ковёр, у ног.
Сколько было зелени кудрявой!
Сколько было яблонь у дорог!
Как смуглело тело от загара,
Крепнул от ветров и солнца стан.
Голубая, быстрая Луара
Уводила нас на океан.
Всё вершилось радостно и споро.
Знойный ветер кожу обжигал…
Ведь ещё вчера — леса и горы,
Море билось у бретонских скал…
Этот воздух странствий и свободы
На прекраснейшей из всех планет…
Вспоминаю дни, часы и годы,
Что сгорают навсегда в войне.
1939.
«Всё по-прежнему: ветер весенний с полей…»
