Если великий опыт, начатый рабочими и крестьянами России, сорвется, в неудаче больше нужно будет винить не утопизм большевистских лидеров, не недостаточный культурный и технический уровень русских трудящихся, не сопротивление экспроприированной буржуазии, но могущественные капиталистические правительства мира, которые ведут непримиримую борьбу с Советами.
Российские крестьяне и рабочие работают и страдают ради своих собратьев, во имя того, чтобы положить конец эксплуатации человека человеком. Сплотившись с российской буржуазией, капиталистические правительства, верные слуги эксплуататоров пролетариата, хотят любой ценой сохранить власть капитала над трудящимися классами. И поэтому они поклялись убить Русскую революцию.
Москва. 26 июляДорогой друг,
Если Мартовская революция была в основном протестом против войны, Ноябрьская революция стала для русского народа способом еще отчетливее заявить о своем стремлении к миру.
Ошибочно пытаться противопоставлять ей по этому вопросу о войне героические армии Французской революции. В 1793 г. войну зажгла революция. В 1917 г. война зажгла революцию. Русская армия, измученная, обескровленная, как никакая другая, продолжающейся три года военной кампанией, без оружия, без боеприпасов, без продовольствия, преданная прогерманскими генералами, доведенная до распада анархией царизма, растревоженная революционным вихрем, не хотела и не могла более воевать.
Правительства Антанты не смогли или не захотели это понять. Игнорируя или презирая факты, они неизбежно совершали одну ошибку за другой.
Они отказали своим социалистам в паспортах для поездки на Международную конференцию в Стокгольм, где от германских социал-демократов подавляющее большинство антантистов и нейтралов могло потребовать либо объявить смертельную войну своему кайзеру и пангерманистам, либо быть исключенными из Рабочего Интернационала.
Они отказались пересмотреть свои цели в войне. Их империалистический характер, противоречащий обтекаемым общим заверениям руководителей государств Антанты и ясным заявлениям Вильсона, был категорически раскрыт публикацией большевиками секретных договоров.
Они отказались подписать перемирие одновременно с русскими и немцами.
Они отказались от участия в Брест-Литовских переговорах. Но обсуждать вопросы о мире — это не то же, что подписать мир. Как союзники не поняли, что, присутствуя на переговорах, они имели возможность, с одной стороны, показать себя миру, все еще плохо просвещенному в отношении их исконных намерений, подлинными поборниками права, а с другой — они бы вынудили Центральные империи либо выдвинуть условия справедливого и демократического мира и тем самым покончить с чудовищной, позорной для человечества бойней, либо раскрыть, наконец, свои непомерные аппетиты и мечты о гегемонизме, — в ту пору это предположение было более вероятным?
В последнем случае в возобновившихся военных действиях на стороне союзнических армий была бы моральная сила, энтузиазм, возросший за счет появившейся, наконец, убежденности в том, что они сражаются за личную и национальную независимость, за свободу всего мира. Войска противника же, наоборот, продолжают войну в горькой уверенности, что они сражались не для того, чтобы уберечь свой дом от неприятеля, но для того, чтобы аннексировать чужие территории, укрепить власть и потешить самолюбие своих дворянчиков-милитаристов.
В этой новой войне Россия могла бы быть рядом с нами. Теперь более нет надобности опровергать клевету, которой пытались чернить двух лидеров большевизма: Ленина и Троцкого, политиков исключительных, людей, наделенных культурой, прозорливостью, такой политической честностью и верой в лучшее, каких я не видел среди наших политиков. Неоспоримо, что после пересмотра союзниками целей в войне, после разрыва Брестских переговоров, обусловленного неприемлемыми требованиями Германии, Советская Россия, которая никогда не стремилась к миру любой ценой, возобновила бы вместе с нами военные действия.
Правительства Антанты отказались ехать в Брест-Литовск.
Более того, перед лицом всего мира они заявили, что не станут оказывать власти Советов никакой помощи.
В декабре, в январе, в феврале, два десятка раз Ленин и Троцкий, понимающие тяжесть положения на фронте, бессильные в одиночку возродить разлагающуюся русскую армию, обращались за военной помощью через меня и через союзнические миссии к Антанте. Этому сотрудничеству они поставили единственное условие: гарантировать, что союзники не будут покушаться на существование правительства рабочих и крестьян.
На эти отчаянные призывы представители Антанты неизменно отвечали категорическим отказом.
В конце февраля месяца посол Франции по моему настоянию обещал Троцкому поддержку Французской военной миссии. Но как человек, уже тогда включившийся в контрреволюцию, он не намеревался брать на себя какие-либо обязательства, касающиеся позиции союзников по отношению к российскому правительству. Фактически помощь Французской миссии была ограничена направлением двух офицеров. Невероятно, но это так.
К тому же время было упущено, немецкие войска наступали на Петроград. Г-н Нуланс поспешно скрылся в Финляндии. Подписание мира было уже неизбежно. Мир был подписан большевиками. Но он был навязан им союзниками.
Утверждение, что союзники не располагали в России и за ее пределами силами, достаточными для того, чтобы откликнуться на призыв Советов, несерьезно, коль скоро известно, сколько золота и людей было щедро брошено на то, чтобы свергнуть революционное правительство, помочь, натравливая против большевизма, буржуазии Финляндии, Украины, католикам Польши, контрреволюционным силам Алексеева и Каледина, донским казакам, кавказским бандитам и т. д…
Несерьезны разговоры о том, что Антанта, уверенная в победе на Западном фронте, могла быть безразлична к Брестскому миру, коль скоро сегодня очевидны все более многочисленные попытки союзников восстановить Восточный фронт, повергнуть Россию в войну после того, как ее обрекли на мир. Как можно сметь утверждать, что Антанта имела право проявить безразличие к миру, позволявшему Центральным империям бросить на Западный фронт сто новых дивизий, дававшему им значительные территориальные и финансовые преимущества, наконец, оставлявшему в их распоряжении богатую зерном и полезными ископаемыми страну? Даже если, — на что я надеюсь и во что верю, — мы добьемся победы без России, благодаря несравнимой боеспособности французского солдата, благодаря мощной и молодой американской армии, будет ли этот конечный результат оправданием тем, кто по собственной воле, отказавшись от поддержки русских, задержал эту победу и тем самым сделал ее для нас более тяжелой и более кровавой?
