Когда Лиля Брик после ареста Параджанова позвонила Юрию Владимировичу, он тут же откликнулся и они договорились о встрече. В Переделкино, где Лиля Юрьевна жила со своим мужем Василием Катаняном, Никулина повез на своем жигуленке сын Катаняна, тоже Василий. По дороге Василий нарушил правила, машину остановил постовой милиционер. Катанян полез за документами, но Никулин велел: «Сиди!» — и сам вышел к инспектору ГАИ. Увидев перед собой Юрия Никулина, тот расплылся в улыбке, чуть ли не отдал ему честь, пожал руку и на вопрос: «Что случилось, шеф?» — ответил: «Нет-нет, ничего, поезжайте», — и потом еще долго смотрел вслед удаляющейся машине, улыбаясь.
В Переделкине Лиля Брик, Василий Абгарович Катанян и Юрий Никулин долго беседовали относительно параджановских дел, прикидывали, как лучше поступить. Юрий Никулин специально согласился на несколько выступлений в Киеве, чтобы на месте поговорить с украинскими властями. Все очень надеялись на эту поездку, но она не увенчалась успехом.
Тем временем Параджанов написал письмо Генеральному прокурору Украинской Советской Социалистической Республики: «9 января 1974 года, в ночь, когда осмеливаюсь обратиться к вам, мне исполнится 50 лет. Союз кинематографистов, кинопресса готовились приветствовать меня с юбилеем. В 52-м году окончивший ВГИК в Москве у мастеров Довженко и Савченко я был направлен на Украину, где и создал свой лучший фильм "Тени", нашел украинских друзей, семью, сына и творческую славу. Однако после "Теней", фильма, который принес славу украинской кинематографии, по ряду неизвестных причин не удалось создать следующий фильм, меня заглотнули клиническая безработица, пустота, безделье. Комитетами кинематографистов безосновательно были закрыты фильмы "Киевские фрески", "Интермеццо", "Земля, еще раз земля", "Икар". Именно в этот период от безработицы и пустоты мной был совершен ряд аморальных поступков, которые стали основанием для предъявления мне ст. УК 122/1, и ряд других подозрений, предъявленных мне следствием. Глубоко трагически осознавая свою вину в связи со статьей, беру всю вину на себя, осуждая себя, и хорошо представляю себе положение в советском обществе…
В связи со всемирным празднованием юбилея Ханса Кристиана Андерсена председатель Гостелерадио СССР Лапин возложил на меня ответственность по созданию фильма по мотивам сказок Андерсена. Мной в сотрудничестве с академиком Шкловским написан сценарий "Чудо в Оденсе". Сценарий утвержден и запущен в производство 25.12.1973. Известные актеры советского киноэкрана Ю. Никулин, С. Бондарчук, Н. Бондарчук являются творцами фильма-сказки [87]. Я официально командирован Студией имени Довженко с 25.12.73 на "Арменфильм". В связи с моим заключением работа над фильмом прервана.
…Прошу Вас приостановить меру пресечения, прекратить следствие в связи с моим полным признанием обвинения. В период с 17 декабря до сегодняшнего дня у меня нет претензий к следствию. А наоборот, есть благодарность за внимание и такт, проявленные ко мне следствием и охраной. Я обязуюсь перед Вами и следователем Евгением Васильевичем Макашовым прекратить свое поведение, вернуться в искусство и создать выдающийся фильм "Чудо в Оденсе".
Главное — в течение указанного Вами лично срока покину Украину, великую мою вторую Родину, где я прожил 23 года…
…Одновременно сообщаю Вам: наиболее ценные произведения искусства, которые принадлежали мне, мною давно добровольно и бесплатно переданы в фонды музея УССР.
1974 г., г. Киев, 1-я тюрьма, камера 29».
На самом деле это письмо — результат лживой и циничной сделки, которую организовал следователь Макашов. Никакой пользы оно не принесло — Параджанова всего лишь перевели в другую тюрьму, под Винницей, но и там, в бараке, среди урок, он остается собой — художником. Он творит чудеса с вещами — клеит, вырезает, штопает, нанизывает, творит из любой скорлупы, кефирной фольги… и пишет письма. С июня 1974 года по декабрь 1977-го он написал их 190 — жене, сыну, сестре, друзьям и коллегам. Вот одно из них — сестре Рузанне: «Я живу, как в системе Станиславского: порой сливаюсь с реальностью… Писать, даже новеллы, боюсь. Это ад Данте. Отсюда уходят на 10–15 дней и возвращаются на 15 лет. Среди этого мира и я. Кем я выйду? Тут отключают радио, если это Вивальди или Шопен. Терпят Огинского, и всё. Всё противопоказано. Я сумасшедший старик, рисующий, клеющий цветы. Это больше, чем приговор. С кем я? Страшно. Все время страх, угроза ножа и избиения»…
Больше всего писем посылалось Лиле Брик и ее мужу:
«Дорогая Лиля Юрьевна, Василий Абгарович!
Получил — фиалки! Освоился с новым местом — пишу! Думаю, что всё осложняется, надежд никаких. Надо ждать звонка. Это конец срока!!! Жутко, т. к. на эту среду я не рассчитывал. Это строгий режим — отары прокаженных, татуированных, матерщинников. Страшно! Тут я урод, т. к. ничего не понимаю — ни жаргона, ни правил игры. Работаю уборщиком в механическом цеху. Хвалят — услужлив! Часто думаю о Вас. Вы превзошли всех моих друзей благородством. Мне ничего не надо — только одно: пригласите к себе Тарковского, пусть побудет возле Вас — это больше, чем праздник.
Целую Вас всех. С.
1.6.75 г. Стрижавка».
«Дорогие мои Лиля Юрьевна и Василий Абгарович, сидеть я буду весь срок. Это тоже необходимо. Пугает меня одно — это тревога Лили Юрьевны, ее сон и грустные нотки между строк. Вы в произс; сдшей моей переоценке ценностей и людей оказались удивительными, щедрыми, мудрыми и великими. Вас не одержал тот страх, который овладел близкими моими друзьями на Украине и в Грузии. Я, вероятно, не знаю, за что сижу и сколько буду сидеть. Я признал свою вину и должен был сидеть год. Однако я осужден на пять лет. У меня изъята квартира и я лишен мундира художника и мужчины. Но это не главное. Главное — что потом? Что будет в судьбе Светланы, сына и моего искусства, которое я еще не выразил на экране в полную меру?..
…Мне надо набрать сил и сидеть. Уныние и жалость отменяются.
Целую Вас.
Все присланное Вами — это был праздник. Больше, чем праздник — это Ваш ВИЗИТ.
21.06.76. Стрижавка».
Они переписывались чуть ли не ежедневно. «Делайте что-нибудь! — просил, почти умолял Параджанов. — Не уставайте! Каждый день — хоть что-нибудь!» И 85-летняя «муза поэзии русского авангарда» билась, добивалась освобождения режиссера. Одно время ситуация казалась безнадежной…
«Лиля Юрьевна и Василий Абгарович!
Бандероль с блоком (сигарет) и жвачкой получил. Остальное отказали. Не переживайте! Не беда! Прошу Вас, не терзайте себя. Я на очень строгом режиме! В знак благодарности посылаю Вам и Василию Абгаровичу рукоделия. Не взыщите! Не указываю, что кому. Прошу одно, берегите себя! Может быть, и есть Бог! Мир Босха удивителен. Какой это круг ада по Дан-ту, не знаю. Но для всех я тут сумасшедший старик, что-то проповедующий и клеющий.
