Тотчас же оба корпуса пошли навстречу друг другу. Первыми узнали друг друга Ней и Евгений; они кинулись друг к другу и крепко обнялись! Евгений плакал; у Нея вырывались сердитые восклицания! Один — счастливый, растроганный и экзальтированный своей рыцарской отвагой; другой — еще разгоряченный сражением, раздраженный опасностями, угрожавшими чести армии, винивший во всем Даву, который якобы несправедливо покинул его.
Когда, несколько часов спустя, последний хотел извиниться, то получил в ответ лишь суровый взгляд и следующие слова: «Я, господин маршал, не упрекаю вас ни в чем. Бог вам судья!»
Как только оба корпуса узнали друг друга, солдаты, офицеры, генералы — все бросились друг другу навстречу. Солдаты Евгения пожимали руки солдатам Нея; они дотрагивались до них с радостью, смешанной с изумлением и любопытством, и с нежной жалостью прижимали их к груди! Они делились с ними только что полученными припасами и водкой; они забрасывали их вопросами. Затем, все вместе, пошли в Оршу, горя нетерпением: солдаты Евгения — услышать, а солдаты Нея — рассказать о пережитых несчастиях!
Последние рассказали, что 17 ноября они вышли из Смоленска с двенадцатью орудиями, шестью тысячами штыков и тремястами лошадьми, оставив на усмотрение неприятеля шесть тысяч раненых; что если бы не грохот пушек Платова да взрыв мин, их маршалу никогда не удалось бы вырвать из развалин этого города семь тысяч ютившихся там отставших воинов. Они рассказали, как заботливо относился Ней к раненым, женщинам, детям и что они лишний раз убедились, что он самый храбрый человек — и самый гуманный!
У ворот города произошло гнусное событие, ужаснувшее всех. Одна мать бросила своего пятилетнего ребенка; не обращая внимания на его крики и слезы, она выбросила его из своих слишком нагруженных саней и с безумным видом закричала: «Ты не видел Франции! Ты не будешь жалеть о ней; но я, я знаю Францию! Я хочу снова увидеть ее!»
Ней дважды приказывал положить в сани несчастного ребенка, дважды она выбрасывала его на холодный снег!
Но они не оставили безнаказанным это преступление, единственное исключение среди многих поступков самоотвержения и преданности: бесчеловечную мать бросили среди снегов, а ребенка подняли и передали на попечение другой женщины; сиротку видели потом и у Березины, и в Вильне, даже в Ковно — мальчику удалось перенести все ужасы отступления.
Между тем офицеры Евгения продолжали осыпать вопросами офицеров Нея, и те рассказали, как вместе со своим маршалом они направились к Красному, таща за собой толпу людей, впавших в отчаяние, а впереди шла другая толпа, которую голод заставлял торопиться.
Они рассказывали, что в каждом овраге находили каски, кивера, сломанные сундуки, разбросанную одежду, повозки и пушки; под Катынью, к концу первого дня их похода, сильная пальба и свист ядер над головами заставили их предположить, что начинается сражение. Выстрелы раздавались совсем близко от них, но они не видели неприятеля. Рикар и его дивизия выдвинулись вперед, чтобы обнаружить его; но в изгибе дороги они нашли только две французские батареи, покинутые вместе с боевыми припасами, а на соседних полях — убегавшую толпу жалких казаков, испугавшихся собственной дерзости и шума, произведенного ими самими.
Потом офицеры Нея, в свою очередь, стали расспрашивать, что без них произошло, почему царит такое общее уныние, почему оставили врагу совсем целые орудия? Разве не было времени заклепать пушки?
До сих пор, говорили они, им попадались лишь следы злополучного отступления. Но на следующий день всё изменилось и оправдались их мрачные предчувствия, когда они достигли снежной поляны, ставшей красной от крови, покрытой обломками орудий и изуродованными трупами. По мертвым можно было определить, что тут была 14-я дивизия: на разбитых киверах виднелись номера ее полков. Здесь была Итальянская гвардия: вот павшие солдаты ее, их легко было узнать по мундирам! Но где же уцелевшие остатки? И они тщетно вопрошали эту окровавленную равнину, эти бездыханные фигуры, это ледяное молчание пустыни и смерти: они не могли заглянуть ни в судьбу своих товарищей, ни в то, что ждало их самих.
Ней быстро повел их дальше, и они беспрепятственно дошли до того места, где дорога входит в глубокий овраг и откуда выходит на плоскую возвышенность. Это была Катовская возвышенность, то самое поле битвы, на котором они три месяца тому назад во время своего победоносного шествия разбили Неверовского и салютовали Наполеону из пушек, отбитых у неприятеля. По их словам, они узнали это место, несмотря на снег, изменивший его…
Офицеры Мортье сообщили, что это та самая позиция, на которой император и они ждали их 17-го и сражались.
На этот раз Кутузов, или, вернее, Милорадович, занял место Наполеона, потому что русский старец еще не выезжал из Доброго.
Солдаты Нея, шедшие беспорядочными толпами, уже вернулись было назад, указывая на снежную равнину, почерневшую от масс неприятеля, как вдруг какой-то русский, отделившись от своих, спустился с возвышенности; предстал перед французским маршалом и — из желания ли щегольнуть своими манерами, или из уважения к главнокомандующему — облек в льстивые выражения требование сдаться!
Он говорил, что его послал Кутузов. Этот фельдмаршал не осмелился бы сделать столь жестокого предложения такому великому генералу, такому прославленному воину, если бы последнему оставался хоть один шанс на спасение. Но перед ним и вокруг него восемьдесят тысяч русских, и если он этому не верит, то Кутузов предлагает объехать его ряды и самому сосчитать его силы.
Русский еще не кончил, как вдруг с правого фланга его армии был пущен залп картечи, прорезавший наши ряды и заставивший его умолкнуть. Один французский офицер бросился на него, как на изменника, желая убить, а Ней, удерживая его порыв, воскликнул: «Маршалы не сдаются, переговоры не ведут под огнем; вы мой пленник!»
И несчастный остался под выстрелами своих. Он был выпущен только в Ковно, через двадцать шесть дней, разделив с нами все невзгоды; он имел возможность бежать, но держал слово.
Между тем неприятель удвоил огонь, и все холмы, минуту назад холодные и безмолвные, превратились в извергающиеся вулканы; но это только воодушевляло Нея! Среди огня этот пламенный человек, казалось, находился в своей стихии!
Кутузов действительно не обманывал его. С одной стороны — восемьдесят тысяч человек, сытых, стоявших стройными рядами, многочисленные эскадроны, огромная артиллерия на грозной позиции — словом, всё; с другой стороны — пять тысяч солдат, еле двигающихся, раздробленная колонна, медленно, неуверенно тащившаяся с неполным оружием, нечищеным, нетвердо державшимся в ослабевших руках!
