Падение Ходорковского продемонстрировало остальным олигархам, да и всему бизнес-сообществу, что реальные владельцы собственности теперь — “государственные люди”. Новые правила четко сформулировал алюминиевый магнат Олег Дерипаска, когда заявил газете “Финаншл Таймс”: “Если власть скажет, что [собственность] надо вернуть, мы вернем. Я не отделяю себя от государства. У меня нет других интересов”. Точно так же почувствовали себя сотни тысяч мелких владельцев предприятий по всей России и послушно понесли мзду “ментам” и силовикам.
Осознав, что времена меняются, Рома Абрамович быстро продал “Сибнефть” государству. Он всегда оказывал должное уважение Путину, и тот отплатил добром за добро. Злые языки в среде журналистов, впрочем, утверждали, что Путин сам является тайным акционером Роминого холдинга “Милхаус капитал”, получившего за “Сибнефть” тринадцать с лишним миллиардов долларов. (У Бориса с Бадри Рома выкупил “Сибнефть” примерно за миллиард). Ушел в отставку и Волошин, близкий к олигархам глава администрации, что не помешало ему, впрочем, сохранить с Путиным прекрасные личные отношения.
Разгром “Юкоса” привел к тому, что в масштабах страны контроль над экономической деятельностью перешел из рук собственников в руки бюрократов и людей в погонах. Однако унижение Ходорковского не достигло того политического эффекта, на который рассчитывал Путин. Вместо того чтобы снискать себе венок триумфатора — победителя олигархов, он добился лишь появления в обществе симпатий к несчастному Ходору. Известно, что сострадание к арестантам — одна из загадочных черт русской души. То ли потому, что всем известно, что тюрьма в России — воплощение средневекового варварства, то ли потому, что служители закона — менты, прокуроры и судьи испокон веков считались извергами: стоит человеку переступить порог тюрьмы, как он из злодея превращается в страдальца. Став жертвой власти, Ходор словно очистился от репутации своекорыстного эгоцентричного плутократа и приобрел ореол мученика.
“Это его и зароет, — сказал Саша. — Ходора никогда не выпустят, ему станут добавлять срок за сроком, и с каждым разом он будет все опаснее, потому что все больше будет выглядеть жертвой. Как граф Монте-Кристо. А Путин никогда не откажется от власти: вдруг его преемник решит выпустить Ходора?”
Впрочем, сам Ходорковский долго этого не понимал. Он не мог поверить, что двери тюрьмы захлопнулись за ним навсегда, и единственное, что ему остается — постараться подороже обойтись своим мучителям. Он строго-настрого запретил адвокатам политизировать разгром “Юкоса” и винить в этом лично Путина. По инструкциям, которые он передавал на волю, из него не следовало делать принципиального оппонента власти, “узника совести”, политзаключенного. Он — жертва клеветников, корыстных силовиков, сослуживших дурную службу стране и президенту.
Ходор надеялся убедить Путина, что еще может быть ему полезен. Он велел своим соратникам за границей, а большая часть руководства “Юкоса” успела выехать и вывести из России существенные активы, держаться подальше от “людей Березовского”, открыто называвшего Путина тираном и призывавшего к свержению режима. В тюрьме он написал трактат под названием “Кризис либерализма в России”, в котором признавал ошибки и призывал “отказаться от бессмысленных попыток поставить под сомнение легитимность президента. Президент — это институт, гарантирующий целостность и стабильность страны… Надо перестать пренебрегать интересами страны и народа… Пришло время спросить себя: “Что ты сделал для России?”
Как раз в те дни, когда Ходор сживался с новой реальностью в камере “Матросской тишины”, в Национальном театре в Лондоне шла пьеса Ника Дира под названием “Власть”, посвященная судьбе капитала в эпоху абсолютизма. Это был пересказ истории Николя Фуке, финансиста при дворе молодого короля Людовика XIV. Я сидел в зале и не верил своим ушам: настолько точны были параллели 350-летней давности с сегодняшним днем.
В первом акте удачливый месье Фуке щедро жертвует на искусство и культуру, в то время как дом Бурбонов находится на грани банкротства.
— Месье, пока не поздно, бегите в Англию, — увещевает его доброжелательница, узнавшая, что бюрократ-государственник Жан-Батист Кольбер готовит обвинения против беспечного финансиста.
— Но почему я должен бежать? — удивляется Фуке. — Мой успех только на пользу Франции.
Однако король, нуждаясь в деньгах на строительство дворца в Версале, решает прибрать к рукам богатства Фуке. В последнем акте пьесы Людовик посещает ограбленного и сломленного финансиста в Бастилии. Олигарх пытается убедить монарха, что от его разорения никому не будет пользы. Он пытается предложить ему рецепты выхода из экономического кризиса, он все еще хочет быть полезным Франции.
— Ваше Величество! Почему вы так со мной поступили? Ведь я не сделал вам ничего плохого!
— Ты так и не понял? — искренне удивляется Людовик. — Да потому что я могу!
“ЖАЛЬ ХОДОРА, — СКАЗАЛ Борис, ознакомившись с “Кризисом либерализма”. — Он так и не осознал “всемирно-исторического значения” того, что с ним произошло. Он все еще мыслит в масштабах отдельно взятой нефтяной компании. Мы должны ему как-то помочь”.
И Борис изложил идею, которая показалась мне одной из наиболее экстравагантных его затей.
26 мая 2004 года кавалькада из ста серебристых “Мерседесов” с прикрепленными на крышах портретами Ходорковского и лозунгами вроде “БИЗНЕС ПРОТИВ ПОЛИЦЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА”, змеей проползла по центру Лондона под удивленными взглядами прохожих. Кортеж остановился у ворот российского посольства, и из головной машины появился Березовский с плакатом “СВОБОДУ ХОДОРКОВСКОМУ”. Он стоял один перед строем журналистов и телекамер, и огромная, мрачная кирпичная стена посольства только подчеркивала его уязвимость.
— Странный человек Боря, — сказал Саша Литвиненко, с которым мы наблюдали за происходящим с противоположной стороны улицы. — Когда его гнобили, ни один из олигархов не заступился. А он бегал к Путину просить за Гуся и вот теперь стоит с плакатом за Ходора. Знаешь, как мы у себя в КГБ таких называли? Диссидент! То есть тот, кому “больше всех надо”. Полковник так и объяснял на лекции: “Им больше всех надо!”. Вот и Боре больше всех надо. Не лез бы на рожон, был бы у него сейчас нос в табаке, как у Ромы.
В голосе Саши звучало не то восхищение, не то сожаление.
— Мне не нравится эта театральность, — заметил я. — Борис уже второй раз устраивает клоунаду; помнишь, как он вышел из суда в маске Путина? Все это выглядит как-то по-детски.
