Лозинская накликала, вызвав дух Булгакова. Дверь студии оказалась заперта. Долго тарабанили, пока не проснулся охранник и не выпустил страдальцев. На улице все набились в «мерс» Высоцкого, поехали на Дмитровское шоссе. Быстренько накрыли стол, и когда, рассказывала хозяйка, «Володя запел, никто не решался жевать, хотя все были безумно голодны. Мы забыли о голоде и жадно слушали... Это была незабываемая ночь. Володя пел почти до 5 часов утра... Все окна были распахнуты настежь. Но ни один сосед не постучал мне ночью в стенку. Все слушали Высоцкого...».
Владимир постоянно присутствовал на записи пластинки, старался не пропускать ни одной смены и ревностно следил за процессом, вмешиваясь только при необходимости. Герасимов рассчитывал, что Высоцкий сам споет максимальное количество своих песен, однако тот отказывался. Ему хотелось быть исключительно автором...
Наконец, работа была закончена. Худсовет «Мелодии», состоявший из хороших писателей и музыкантов, людей умных, тонких и добрых, с восторгом принял спектакль. Но была еще одна «инстанция» — коллегия Министерства культуры. И на ее заседании многоуважаемый специалист по детской литературе и искусству Наталья Сац обвинила «Мелодию» в том, что она развращает детей чудовищными песнями Высоцкого.
Узнав о «приговоре», Лозинская позвонила Высоцкому: «Все, Володя, кранты!» Потом она рассказывала: «Он меня молча выслушал и сказал, чтобы я никуда не уходила и ждала его звонка. Жду. Наконец раздается его звонок, и Володя рассказывает все о своих действиях.
Оказывается, в то утро Белла Ахмадулина улетала в Париж. Володя... помчался в «Шереметьево». Он сказал, что «ухватил самолет буквально за хвост» и успел поговорить с Беллой. Он описал ей ситуацию и попросил что-нибудь придумать».
31 декабря со страниц «Литературки» Белла Ахмадулина поздравила читателей газеты скромной заметкой «Однажды в декабре»:
«Алиса опять и всегда в стране чудес, как в моем и вашем детстве. «Алиса в стране чудес» — вот еще один подарок — пластинка, выпущенная к Новому году фирмой «Мелодия», пришла ко мне новым волшебством. И как бы обновив в себе мое давнее детство, я снова предаюсь обаянию старой сказки, и помог мне в этом автор слов и мелодий песен к ней В. Высоцкий...»
Все! Существование «Алисы» было официально «залегендировано», и от этого факта уже никуда было не деться. Хотя к тиражированию дисков еще даже не приступали.
После этого вся группа вновь собралась на квартире у Елены. Композитор Евгений Геворгян приволок деликатесы из министерского буфета, Герасимов — изысканный коньяк многолетней выдержки, Абдулов и звукорежиссер Эдик Шахназарян — фантастические вина. Хозяйка была горда тем, что ей удалось добыть гигантскую индейку. С опозданием появившийся Высоцкий потряс всех громадной кетой. Еще на пороге он, улыбаясь, сказал Лене: «Посмотри, какую рыбу я для тебя поймал!»
Было совсем уже поздно, когда хозяйка удалилась на кухню варить кофе. Внезапно у нее за спиной появился Высоцкий:
— Лен, давно уже хотел спросить тебя, как получилось, что на все мои заигрывания в течение трех лет ты никак не реагировала, просто не замечала?.. Как получилось, что ты устояла, одна из всех?
— Зато, Володенька, я тебя сохранила для себя навсегда...
Он подарил ей свою фотографию, надписал: «Дорогая Елена! Спасибо тебе за многое, да прости за все. С уважением и дружбой и с нежностью»
«ЖИЗНЬ ТЕКЕТ МЕЖ ПАЛЬЧИКОВ ПАУТИНКОЙ ТОНКОЮ...»
Подмостки актеров объединяют. Но они же и разъединяют, превращая вчерашних единомышленников, друзей в конкурентов и ревнивых соперников, амбициозных и самолюбивых. Тема для любого театрального коллектива болезненная, почти закрытая, а для Таганки — и вовсе табу.
Гениальный режиссер и педагог Юрий Петрович Любимов, создавая свой театр, утверждая «строй просвещенной монархии», потому и победил, что изначально проводил тотальную добровольно-принудительную коллективизацию умов и душ. На Таганской площади образовалась семья, род, племя, община.
Но с каждым новым сезоном у актеров первого любимовского призыва, «основоположников-кирпичей» стремление становиться «краеугольным камнем в новом зданьи» притуплялось. Ветшали воспоминания об артельной работе, заветам которых свято верил Высоцкий и наивно не мог понять, как это Хмель попытался посягнуть на его Галилея, а в Золотухине шеф увидел его Гамлета?
А сам по-детски обижался: не дали Воланда в «Мастере» — не будет вам и Бездомного! Ну, простите, пропустил «10 дней», так сложились обстоятельства, но ведь есть же в театре готовый Керенский?!
Когда шеф привел на Таганку Юрия Трифонова и объявил о подготовке спектакля по его повести «Обмен», Высоцкий мягко отошел в сторону. Но сам автор его интересовал чрезвычайно. Трифонов писал о вещах простых, обыденных, но почему-то каждая его повесть задевала, тормошила, и журналы с его «Предварительными итогами», «Долгим прощанием», «Другой жизнью», тем же «Обменом» передавались из рук в руки. А ведь он вовсе не был трибуном, напротив — своей спокойной тональностью повествования как бы убаюкивал внимание тех, кто призван был «держать и не пущать», точнее — не допущать каверзных вопросов.
Владимир как-то не удержался и процитировал Юрию Валентиновичу своего Гамлета:
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса...
Они сидели в темном зрительном зале. Шел прогон сцены из «Обмена». Шеф, как обычно, шумел, возмущался нерасторопностью помрежа, какими-то техническими неполадками... Пользуясь паузой, Трифонов заговорил о том, что в последнее время смотрит на повседневность под углом истории, и обронил многозначительную фразу: «Жизнь — такая система, где все загадочным образом и по какому-то высшему плану закольцовано, ничто не существует отдельно, в клочках, все тянется и тянется, переплетаясь одно с другим, не исчезая совсем...» Потом зашла речь о новом романе Трифонова «Дом на набережной», только что вышедшем в журнале «Дружба народов».
У Владимира неожиданно возникло желание поделиться: «Юрий Валентинович, а я сейчас тоже пишу роман». Трифонов удивился: «Вы, роман?», а потом внимательно посмотрел на Высоцкого и сказал: «Правильно делаете». Жена писателя Ольга Романовна рассказывала, что муж «любил Высоцкого, восхищался им. Для него он был всегда Владимиром Семеновичем, единственным человеком, которого он, не терпевший «брежневских» поцелуев, мог обнять и поцеловать при встрече...».
«Я пришел на Таганку на третьем году жизни театра, — рассказывал художник Давид Боровский. — Была атмосфера взаимной влюбленности — актеров в режиссера и режиссера в актеров. Была искренность и честность позиции: непозволительно играть на технике, всегда — на полной отдаче. Нерв, совесть и доброта были в интонациях Таганки. Театр был явлением страстным!.. Тень кризиса появилась над нами после счастливых десяти лет. Наверное, это свойственно любому театру, трудно выдержать испытание славой. Этому испытанию подвергался и театр, и Высоцкий. К тому времени многие уже состоялись как артисты, как личности и как художники.
