Накануне отъезда из Мертона он поднялся наверх, где в кроватке спала Горация. В присутствии леди Гамильтон Нельсон опустился на колени и принялся молиться. Четырежды он выходил из комнаты девочки и возвращался назад, прежде чем окончательно спуститься вниз и сесть в экипаж. Нельсона сопровождал, слишком расчувствовавшийся, чтобы вымолвить хоть слово, его шурин Джордж Мэчем, разделивший с хозяевами последнюю трапезу в Мертоне. Нельсон обронил — ему неловко оттого, что до сих пор не вернул 4 тысячи фунтов, щедро одолженные некогда Мэчемом на покупку надела земли, в результате чего поместье в Мертоне сильно увеличилось в размерах. «Дорогой милорд, — заговорил, приходя в себя и касаясь руки Нельсона, Мэчем, — у меня только одно желание — видеть вас вернувшимся домой целым и невредимым. Больше мне ничего не нужно».
— Веди себя хорошо, пока меня не будет, — бросил Нельсон мальчишке-конюху, подсадившему его в экипаж. В половине десятого дверца за ним захлопнулась, и Нельсон отъехал от «дорогого, дорогого Мертона, где (он оставил) все самое дорогое на свете, и отправился служить (своему) королю и родине».
В темноте, под стук колес он сочинил молитву, записав ее в дневник чуть позже, когда меняли лошадей на постоялом дворе в Липхуке:
«Да сподобит меня Господь Всемогущий, которого я люблю от всей души, оправдать ожидания моей родины; и если Ему будет благоугодно, чтобы я вернулся домой, слова благодарности моей будут вечно возноситься к трону Его милосердия. А если Ему будет угодно оборвать бег моих дней на земле, я покорно смирюсь, в надежде, что Он обережет тех, кто мне дорог и кого я должен покинуть. Да свершится воля Его. Аминь, аминь, аминь».
На следующее утро, вскоре после восхода, Нельсон въехал в Портсмут и остановился у входа в гостиницу «Джордж». Здесь его поджидал Томас Ланкастер, пришедший со своим четырнадцатилетним сыном, которого Нельсон согласился взять на «Викторию» в качестве волонтера первого класса. Адмирал пообещал отцу написать о том, как служит сын, и обещание свое в непродолжительном времени выполнил. Ланкастер торопился назад в Мертон, и Нельсон поспешно набросал записку с пометкой «шесть утра, «Джордж инн»», адресованную «дорогой моей и самой любимой из женщин, Эмме». «Может случиться, уже сегодня я окажусь в море, — писал он. — Да поможет тебе и славной моей Горации Бог… Верный тебе до гроба Нельсон-и-Бронте».
Хай-стрит и Портсмут-Пойнт были настолько плотно забиты людьми, что пришлось вызвать адмиральский шлюп, доставивший его на пляж Саусси. Но и здесь собрались сотни горожан поглазеть на отъезжающего героя. Среди них оказался уже известный нам американец Бенджамен Силлимен, оставивший описание разыгравшейся сцены. По его словам, возбужденные люди «метались по берегу, проталкиваясь вперед, лишь бы собственными глазами посмотреть на великого человека. На нем был хорошо сшитый голубой мундир, увешанный орденами и яркими лентами».
Иные, из тех, что поэнергичнее, действовали локтями особенно активно, пытаясь пожать Нельсону руку; другие опускались на колени и молились за победу и чтобы герой вернулся живым; «многие рыдали». Отчаливающий шлюп толпа приветствовала громогласным «Ура!». В ответ Нельсон помахал треуголкой, и, наклонившись к Томасу Харди, горделиво промолвил: ««Ура» мне кричали и раньше. Теперь мне принадлежат сердца».
В Большой каюте «Виктории» уже все было готово к торжественному обеду. Ожидались почетные гости: Джордж Каннинг, человек, по словам Нельсона, «чрезвычайно умный и глубокий» — впоследствии ему предстоит стать премьер-министром, а тогда он занимал пост главного казначея флота, и Джордж Роуз, вице-президент Торговой палаты, давний знакомый Нельсона, с кем он в последнее время несколько раз говорил о предоставлении леди Гамильтон государственного пособия. Заговорил о том же и сейчас, попросив заодно Росса — на случай если он, Нельсон, не вернется из этого похода живым — попробовать сделать что-нибудь для его шурина Томаса Болтона, а также для вечно нуждавшегося в деньгах капеллана Скотта. Вообще, судя по всему, в последующие несколько дней Нельсон часто задумывался о смерти. Он говорил о желании быть похороненным в соборе Святого Павла — именно там, а не в Вестминстерском аббатстве, поскольку последнему, как он слышал, грозит опасность погружения в болотистую почву, на которой оно возведено. Вспоминал гадалку из Вест-Индии, напророчившую ему жизнь до 1805 года, а дальше ничего не увидевшую. «Ах, эта цыганка, Кэти!» — говорил он сестре. А Дэвисону писал так: «Пусть сражение случится в свой срок, все равно ведь его не избежать. Моей измученной плоти, если, конечно, я вообще останусь живым, потребуется покой, и это единственное, чего я могу желать. Если же суждено пасть в славной битве, то дело чести выполнить свой долг так, чтобы друзья за меня не краснели. На все воля Божья, и да свершится она».
Письмо Эмме, правда, звучит бодрее: «Люблю тебя, бесконечно обожаю, и, с Божьей помощью, скоро мы снова увидимся. Тысяча поцелуев от меня дорогой Горации… Ради Бога, дорогая моя Эмма, не печалься: впереди у нас много, много счастливых лет, и мы еще увидим детей наших детей…
Всевышний, коли на то будет Его воля, уберет любые преграды. Сердце мое и душа с тобою и Горацией».
В ответ Эмма сообщала, что отослала Горацию назад, к миссис Гибсон. «Сердце мое разрывается в разлуке с нею, — писала она. — Когда вернешься, полюбишь ее еще больше… Она настоящий ангел! О Нельсон, я так люблю ее, а тебя боготворю — о муж сердца моего, ты для твоей Эммы — все в этом мире… Да пошлет тебе Бог победу и да позволит вернуться домой к своим Эмме, Горации и раю Мертона, ведь когда ты здесь, это действительно рай».
ГЛАВА 32
Атлантическими маршрутами
От души надеюсь — после Сражения мне удастся закончить это письмо
Отплыв из Англии 15 сентября, «Виктория» вышла на траверс Кадиса 27-го. В самом начале пути ее вполне могло занести сильным ветром в Уэймут, где Нельсону пришлось бы выдержать очередную малоприятную встречу с королем, находившимся там на отдыхе. «Вот уж где мне меньше всего хотелось бы оказаться, так это в Уэймуте, — писал он Эмме. — Если ветер утихнет, может, удастся миновать это место, не бросая якоря, но если все же придется, то поведу себя, как должно вести твоему Нельсону и мужчине, не льстя и не опуская голову перед величайшим из монархов мира».
Никаких салютов по случаю прибытия, распорядился Нельсон, — противник не должен знать, что он здесь. Ну а офицеры и матросы, естественно, были счастливы присутствию самого Нельсона. Под командой адмирала Коллингвуда, сурового и немногословного начальника, ничуть не проявлявшего на флоте того мягкого юмора и добродушия, какое, по словам друзей и членов семьи, было ему свойственно в частной жизни, служилось им неважно. В действенность телесных наказаний Коллингвуд не верил. Нарушителям дисциплины, как правило, сокращали рацион питания, разводили грог водой, заставляли выполнять самую тяжелую и грязную работу либо читали скучнейшие нотации, которых
