— Сначала поймали на улице, допросили — отпустили. Через две недели приехали домой с обыском. В девять утра зашли несколько человек, увезли в УВД на «Правде». До полуночи шел официальный допрос. Не били, но угрожали, что к двенадцати начальство уедет и начнется пресс. Такую херню городили, типа, «ты любишь боль?», «этой ночью ты испытаешь все виды боли». Хотели, чтоб для начала признался, что я националист. И точно, после двенадцати дернули в кабинет к следователю. Там было двое, по гражданке, лет по тридцать пять, остальные разъехались по домам. «Будешь говорить?» — «Нет!» Сначала били дубинкой по ногам, по туловищу. Потом повалили на пол и долбили ногами, затем вновь посадили на стул. Вопрос — ответ «нет» — удар, снова вопрос. Дальше растяжка: раздвигают ноги максимально на шпагат, руки за голову, не дают подняться, мышцы болят, трясутся. Еще дубинками, суки, охаживают. «Признайся, что являешься скинхедом. Откуда у тебя порошки?» Молчу. Снова пошла растяжка, пока не упадешь. Еще опер, гад, с куриной фамилией Рябуха стал ногой на яйца давить. Мурыжили до шести утра, я так и не сознался. До десяти продержали в «обезьяннике» и повезли в УВД «Пушкино». Там проверка на детекторе лжи: обвязали клеммами грудь, пальцы. Вопросы: убивал ли ты человека, использовал ли ты взрывчатые вещества, принадлежишь ли ты к националистам… На детекторе продержали несколько часов, чуть пошевелишься, не так вздохнешь, тут же все заново. Короче, детектор я обманул. Человек, который проверял на детекторе, потом оправдывался, дескать, у меня с психикой не все в порядке, поэтому такие неправильные результаты. Потом приехали мусора из Москвы, стали показывать видеозаписи, привезли друга Серегу, который стал рассказывать обо мне все, что знает. Ночью продолжили пытки, к утру я признался в парочке каких-то убийств. На следующий день отвезли в ИВС «Пушкино», крутили дня три, но больше не били. Потом перевезли в изолятор на Лобне. В хате — два соседа, один лет тридцати, другой — сорока, у обоих за плечами серьезные сроки. Один якобы сел за убийство чеченца, другой рассказывал, что его называют фашистом за то, что постоянно дубасит таджиков. Они мне сразу стали доказывать, что со следствием надо сотрудничать, что отпираться бессмысленно, что, когда подельников возьмут, по-любому вину докажут. При этом подельники меня загрузят, и я пойду паровозом. Короче, говорили очень убедительно. Потом один предложил заключить договор с мусорами: я даю показания, и за это ухожу на дурку, откуда, дескать, очень скоро выйду. А то, не дай Бог, дед узнает — не переживет. Менты приезжали ко мне каждый день часа на четыре. Тем временем мой друг наговорил на меня еще эпизодов. Дней через десять приехали фээсбэшники: человек тринадцать, наглые, здоровенные. Угрожали посадить мать за хранение взрывчатых веществ, затаскать деда. А ему 84 года, инфаркты, сердце слабое. Хотели, чтобы я вывел их на подельников, особенно на тех, кто делал взрывчатку. Я напридумывал им левых имен и прозвищ. Довольные рожи повезли меня в город, где по базе экстремистов города Электросталь на семьсот человек стали пробивать липу, которую я им впарил.
Вернули в ИВС «Пушкино», бросили в одиночку. Я уже признался в нескольких эпизодах. Фээсбэшники — не менты, договариваться с ними о дурке и, чтобы не трогали мать, бессмысленно. Из свитера сделал петлю, узлом зацепил за решку, когда повесился, свитер порвался. Потом пытался перегрызть вены зубами, но получилась какая-то хрень. Укусил — крови почти нет, но очень больно. Я понял, что вряд ли прогрызусь до вены. Пришла идея с ручкой. Сломал шариковую ручку, чтобы получились острые надломы… Руку вскрывал несколько часов, крови получилось много шконарь залил, а когда до вены добрался еще и стену забрызгал. Оказывается, вены очень глубоко сидят и вскрываются очень сложно. Сначала пробой начинает хлестать, потом снова свертывается. Очень больно, когда пилишь по уже распоротой ране… Почувствовал слабость, поплыл, стал терять сознание, словно пьяный, закружилась голова. Но запалил продольный. Ворвались мусора, отняли все вещи, одеяло, матрас. Залепили пластырем руку, оставили на мне только трусы и майку. Я чуть от холода не околел. Дней десять спал на деревянном шконаре: жутко холодно, мокрый пол, влага. Только спустя десять дней вернули матрас и одеяло. После двадцати дней одиночки в Пушкине увезли на Петровку, там я прожил еще три недели.
Самое обидное, что загрузил меня мой друг. Хороший парень, последнее отдаст, но слабовольный. И сдал он меня не по злобе, а по слабоволию. Сразу сказал, что на мне двадцать убийств, по семи дал конкретный расклад, в том числе и про кусок ножа, который в голове застрял.
Кстати, прикол вспомнил. У меня подельник Влад Томаншев, когда конвоировали на следственные действия, предложил менту: «Отпусти меня хотя бы на час. Хочешь, я за это тещу твою зарежу!»
— Ты где-то работал?
— Ага, стропальщиком в цеху по резке металла.
— Впечатление, самое яркое в жизни, какое?
— Когда магазин взорвал.
— В людях что ценишь?
— Ум, честность, смелость.
— А какое самое большое разочарование?
— В своем лучшем друге, который меня и сдал.
— А цель в жизни какая?
— Национальная революция, свержение власти.
— Какой у тебя был самый сумасшедший кайф?
— Слава от сделанного и от собственной неуловимости. Знаешь, что рано или поздно они тебя поймают, но пока они лохи.
— Сколько денег тебе нужно для счастья?
— Мне бы деньги счастья не сделали.
— Где бы хотел жить?
— Мне бы у себя дома было неплохо. В принципе, круто было бы жить в деревне, где я бы никогда не видел черножопых.
— Самый дорогой человек для тебя?
— Я не хочу отвечать.
— Как думаешь, кто такой Путин?
— Он умный. Но я бы его казнил за то, что выдвинул Медведева на пост Президента.
— Хорошо. А политический строй в России какой?
— Закос под демократию, которая таковой не является. Нашим правительством направляют извне, последовательно уничтожая русский народ, заменяя его гастарбайтерами. Есть специальный план, разработанный Америкой, что количество русских надо уменьшить в десятки раз. По миллиону русских в год вымирает…
— Какой у тебя самый тяжелый выбор?
— Между посвящением себя своей идеологии, террору и личной жизнью, карьерой.
— Тебе не приходила в голову мысль остановиться, отказаться от этой резни, начать жить нормальной человеческой жизнью, никого не убивать, жениться, воспитывать детей?
— Отказаться бы не смог. Я всегда знал, что меня или убьют, или посадят. Но не могу я просто так на все это смотреть… Для нас это война! Хреново себя чувствуешь, когда ничего не делаешь. Самое невыносимое в жизни — это ощущать себя бесполезным…
