Учитель сказал: «О благородстве сосен и кипарисов узнаешь лишь после того, как придут холода…»
В свои семьдесят лет Конфуций словно пережил сам себя, шагнул в жизнь новую, неизведанную… вечную? А новое отношение к жизни толкало и к новым оценкам былого. Все чаще оглядываясь на пройденный путь, Учитель Кун с удовлетворением отмечал теперь, что вся его подлинная, сердцем прожитая жизнь словно соткана из одной нити, проникнута одним дыханием, наполнена одним чувством. Только нить эта невидимая и чувство глубоко затаенное. Со стороны их и не различить. В эту пору он рассказывает ученикам уже известную нам историю своей внутренней жизни, где названы основные вехи его духовного пути – вехи неприметные и, скорее всего, непонятные для посторонних. И все же главная тема его лаконичной исповеди – это постоянство духовного подвижничества, бездонная глубина «самосознающего сознания», о которой не расскажешь словами. О ней можно разве что оповестить мир.
– Как ты думаешь, – спросил однажды Конфуций Цзы-Туна, – из тех ли я людей, которые любят учиться и удерживают в памяти все, что узнали?
– Конечно, разве не так? – не раздумывая, отозвался Цзы-Гун.
– А вот и нет, – неожиданно заявил учитель. – В моей жизни все нанизывается на одну нить.
Об «одной нити», пронизывающей его жизнь, Конфуций говорил и другому своему доверенному ученику – Цзэн-цзы. Когда учитель ушел, Цзэн-цзы объявил товарищам по школе: «Путь нашего учителя – это не что иное, как честность перед самим собой и способность самому быть мерой для других». Примечательно, что Конфуций не разъясняет сам, что такое «одна нить» в его жизни, а предоставляет сделать это ученику. Он лишь свидетельствует о неизъяснимой правде, «выразительно безмолвствует». Говоря его собственными понятиями, он из «человечных» мужей, которые воплощают в себе Путь и потому «живут долго». Разделение между безмолвствующим Учителем и учеником-толкователем, между человеком действующим и человеком знающим – непреложный закон его школы, которым, кстати сказать, оправдывается столь важное для традиционной мысли сосуществование канона и комментария к нему.
Можно спорить о том, правильно ли истолковал Цзэн-цзы слова учителя. Но мы знаем уже, что упоминаемый им принцип «взаимности» – эта основа основ Конфуциевой этики «человечности» – и в самом деле образует тот узор стильного быта, ту поверхность человеческих отношений, которые таят в себе нерукотворную, небесную глубину жизненного опыта. В свете конфуцианской традиции человеческая культура обретает некую прозрачность: она одновременно и скрывает, и обнажает правду просветленного духа. И, наконец, этот образ гирлянды, ожерелья прозрачных жемчужин, бесчисленных бусинок, нанизанных на «вечно вьющуюся» нить – центральный во всей китайской традиции. Образ творческой стихии жизни, «каждодневного обновления» духа, ведомого безначальной и бесконечной Волей. Образ всевременности, переживаемой в каждом моменте человеческого самоосознания…
Конфуций высказал и еще одну очень искреннюю и вдохновенную оценку собственной жизни. Это случилось, когда он не на шутку захворал и Цзы-Лу предложил ему обратиться с молитвой к духам. И тут обнаружилось, что этот великий знаток обрядов не очень хорошо разбирался в народных молебствиях.
– А принято ли так делать? – засомневался учитель.
– Конечно, – ответил Цзы-Лу. – А молиться нужно так: «Молю всех духов, что обитают вверху и внизу…»
– Моя молитва творится уже давно, – прервал его Учитель Кун.
Вся жизнь, сошедшаяся в неизбывном усилии «волящей воли», и есть возвышающая нас молитва: таким видится смысл этого поразительного признания. Что стоит за ним? Благородный пафос дистанции… Бездна ненарушаемого одиночества… Невозможность дать «последнее наставление» и, как следствие, ненужность завета. Освобождение от всех тревог и иллюзий. И уже звучит в сердце неведомый голос: откажись от знаний – и все будешь знать, не пытайся угадать свой путь – и великая сила безошибочно поведет тебя вперед.
Всю жизнь Конфуций учился и любовь к учению считал главным своим достоянием. Нетрудно видеть почему: только образованный человек способен «расслышать» все тонкости музыкальной полноты жизни, хранимой традицией, и только такой человек способен пресуществить свою личную жизнь в неувядающую жизнь культуры. Конфуций ценил в человеке культурное начало во всех его проявлениях: и как ученость, и как хорошее воспитание, и как высокие нравственные качества. Культура была для него не только плодом человеческого творчества и, следовательно, вершиной человечности, но и единственно возможным, единственно подлинным отпечатком возвышенной воли «благородного мужа», воплощением Великого Пути мироздания. Культурная традиция, этот нестареющий музей человеческих свершений, и была для Учителя Куна истинной формой человеческого бессмертия. Такого, надо сказать, не знали другие цивилизации мира.
И вот в последние годы жизни, удалившись от дел и даже преподавания, Учитель Кун погрузился в напряженные ученые изыскания. Рассказывают, что, вернувшись после долгих странствий на родину, он сказал: «Благородный муж стыдится умереть, ничего не свершив в своей жизни. Мне не дано обладать властью и претворить в мире Путь. Как же оправдаться мне перед потомками?» И тогда старый учитель взялся запечатлеть на письме «путь древних царей», дабы не был он утерян для грядущих поколений.
Как всегда, предание упрощает действительный смысл событий. Ученые занятия Конфуция не были, конечно, следствием неудовлетворенного честолюбия, а проистекали из глубокой духовной потребности любителя извечно «древнего». Да и откуда Учитель Кун мог знать, что создание ученых трудов обессмертит его имя? Ведь история не сохранила имен ученых и архивистов, живших прежде него. Но в одном традиция, безусловно, права: труд книжника (как и преподавателя) всегда имел в Китае значение аналога, или, лучше сказать, замены – хотя и не совсем полноценной – политики, ведь и то, и другое было выражением ритуала как действия символического, эффективного, без усилий. С легкой руки Учителя Куна занятия не только словесностью, но и классическими видами искусства – каллиграфией, живописью, музыкой – стали в Срединной стране почетным и надежным способом снискать славу «возвышенного мужа» и вписать свое имя в скрижали истории.
Конфуций обращался к прошлому потому, что только исторический опыт народа позволял ему выявить в жизни людей типическое и, следовательно, непреходящее. Но это означает, что он не просто собирал знания о древности, но также «излагал» и «передавал» истину, иными словами, осуществлял основные процедуры научного исследования: классифицировал, сравнивал, обобщал, толковал. Это был, наверное, первый в истории критически мыслящий ученый, который не только разыскивал сведения о древности, но и старался судить об их достоверности. Конечно, в его суждениях было немало наивного и придуманного, ведь он свято «верил в древность», а потому искал в ней оправдания собственным идеалам. Мог ли он предположить, что герои древних легенд, которые служили для него неувядаемыми образцами мудрости и добродетели, были когда-то божествами гор или рек и не совершали никаких высоконравственных подвигов? В образцах столь любезной сердцу Учителя Куна «древности», по сути дела, отражались его собственные взгляды на жизнь и на прошлое своей страны. В конце концов, у каждой эпохи и цивилизации свои предрассудки и заблуждения. Но вот в желании не провозгласить, а установить истину, строить свое знание на «твердой почве» фактов Конфуцию действительно не откажешь. Отвечая на вопрос ученика: «Можно ли знать о том, что будет через десять поколений?» – он говорит:
