Павел Нерлер - Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений

‹5›

Письмо Начальника отдела Центрального архива МВД СССР В.П. Коротеева от 30 января 1989 года Председателю Комиссии по литературному наследию О.Э. Мандельштама Р.И. Рождественскому об ознакомлении секретаря комиссии с тюремно-лагерным делом О.Э. Мандельштама

Министерство внутренних дел

Информационный центр

От 30.01.89 г. № 35/5–72

На № 3815 от 05.12.88 г.

Секретарю Правления Союза писателей СССР

Т. Рождественскому Р.И.

121825 г. Москва, ул. Воровского, 52

Уважаемый Роберт Иванович!

В Центральном архиве МВД СССР материалов об О.Э. Мандельштаме в хранении не имеется.

Принятыми мерами в ОВД Магаданского облисполкома найдены материалы об О.Э. Мандельштаме, относящиеся к 1938 году. Эти документы 27 января с. г. были предоставлены для ознакомления П.М. Поляну. По его просьбе проводятся дополнительные мероприятия по розыску материалов об О.Э. Мандельштаме.

Начальник отдела В.П. Коротеев

Текущий архив СП СССР. Вх. № 498. 07.02.89 г.

Никогда не забыть того щемящего чувства, того ужаса и оцепенения, которые я испытал в тот миг, когда передо мной на стол в кабинете начальника архива МВД СССР легла бежевая казенная папка с надписью: «Личное дело № 662 заключенного О.Э. Мандельштама» – его тюремно-следственное дело, запрошенное и присланное из Магадана.

Неба из окон коротеевского кабинета, находившегося на втором или третьем этаже, почти не было видно. Едва ли не весь оконный окоем занимал боковой фасад здания Лубянки.

Процитируем теперь еще раз маленький шедевр прокурора В.И. Андреева, писавшего что «принятыми мерами розыска установить место нахождения и содержание текста рукописей О.Э. Мандельштама, изъятых при обыске в 1934 году, не представляется возможным». Приведенная только что переписка Баркова с Фокиным и Волковой, казалось бы, полностью это подтверждает.

И все-таки это не так.

Разве в самом следственном деле 1934 года не было «творческих рукописей» поэта?

Еще с 1970-х гг., из воспоминаний Н.М., было определенно известно, что – было: О.М. в кабинете следователя записал текст своей эпиграммы на Сталина. Стало быть, как минимум этот «автограф» не мог не быть не приобщенным к делу!

Это же в конце октября 1988 года устно подтвердил и председатель Коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР Р.Г. Тихомирнов, занимавшийся реабилитацией О.М. по делу 1938 года[892]. Он сообщил, что представления о реабилитации и соответствующие решения формируются на основании следственных дел, запрашиваемых и возвращаемых в КГБ, где они и хранятся. В следственном деле, с которым Р.Г. Тихомирнову пришлось ознакомиться, по его словам, имелись тюремная анкета О.М. с фотографией, протоколы допросов, а также несколько(!) экземпляров стихотворения о Сталине.

Кроме того, в соответствии с ритуальной практикой 30-х годов по отделу литературы и искусства, в следственном деле О.М. непременно должен был быть и донос – тоже чей-то «творческий материал».

Но в особенно вопиющем противоречии с формулировками письма В.И. Андреева Р.И. Рождественскому находится факт получения последним… автографа стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…»! Он был вручен председателю мандельштамовской комиссии заместителем председателя КГБ СССР Ф.Т. Бобковым в феврале 1989 года, и в тот же вечер Роберт Иванович, председатель мандельштамовской комиссии, позвонил ее секретарю (обычно инициатива наших встреч исходила от меня).

Говорил Рождественский негромко, с короткими паузами между словами и фразами и еще с легкой улыбкой, как бы помогающей преодолевать врожденное заикание. Но на этот раз он не следил за голосом и не скрывал своего возбуждения: «Можете ли Вы ко мне приехать?». – «Когда?» – «Прямо сейчас!»

Это, кажется, был единственный раз, когда мы не просто поговорили о текущих делах, но еще и выпили по стопке, если не ошибаюсь, коньяка.

А повод был и впрямь выдающийся – вырвавшийся на свободу автограф рокового стихотворения!..

Уже 9 апреля он был факсимильно воспроизведен в газете «Московские новости»[893]. А позднее от имени Комиссии по литературному наследию О.М. при Союзе Писателей СССР Рождественский передал его в РГАЛИ (тогда ЦГАЛИ).

Этот сенсационный документ потрясает: недаром десятки людей буквально плакали в то апрельское утро перед стендами «Московских новостей» на Пушкинской площади!

И дело не только в беспрецедентности факта обнаружения в деле – как, впрочем, и передачи! – этого документа. Он был еще и первой ласточкой, пусть и не делающей весны, но все-таки вселяющей надежду[894].

Этот вырванный из школьной тетрадки в клеточку листок, с шестнадцатью строчками стихотворного текста и подписью поэта – страшный человеческий документ, главный обвинительный материал, основание для приговора. Вглядываясь в нервные чернильные строчки, видишь, что происходило с О.М., когда он решился это записать, как дрожала его рука, как не слушалось перо. По четыре, по пять раз окунал он ручку в чернильницу, чтобы записать одну строчку!

P. S. Казалось бы, на новых материалах об О.М. в архивах ФСБ уже можно поставить крест. Ничего у них нет – и нечего там больше искать!.. Это же подтвердил и сегодняшний руководитель архивного ведомства ФСБ генерал В.С. Христофоров, сделавший в мае 2005 года доклад о следственных делах Мандельштама в своей организации. Он еще раз заверил в том, что были посланы запросы в Воронеж и Пермь и вообще сделано всё возможное для того, чтобы найти хоть какие-то следы О.М. – но ничего нового обнаружено так и не было. Не на что больше надеяться!..

Но!.. Случайная находка оперативного донесения о поэте за 1933 год и публикация его А. Береловичем в 2001 году[895] вновь возвращает нас на исходные рубежи – в состояние ожидания и надежды на новые находки в архивном чреве чудовища, семьдесят лет тому назад погубившего великого и бессмертного русского поэта.

До революции и в годы Гражданской войны разные власти пробовали поэта Мандельштама «на зубок» – посылали запросы, арестовывали, выпускали, укоризненно качали головой.

И только советская власть отнеслась к нему с подобающей серьезностью – не печатала, травила, засылала сексотов, арестовывала, ссылала, казнила и миловала, миловала и казнила.

Осип Эмильевич, с интуитивной тревогой приветствовавший обе революции – этот, как он выразился, «скрипучий поворот руля», в 20-е годы постоянно искал правильный формат личных отношений с этой чуждой ему властью, но дальше деловых дело никогда не заходило. Как поэт О.М. на долгие годы замолчал, и только травля-«уленшпигелиада», наложившаяся на путешествие в Армению, вернула ему поэтические правоту и голос. Голос оказался окрепшим и пророческим – поэт перешел на циклы, и из «армянского» плавно перешел в «волчий» с его пафосом «гремучей доблести».