Король был в шоковом состоянии. Всем было известно о его непростых отношениях с умершим, но сейчас монарх, отбросив всю личную неприязнь, предложил похоронить Кавура в базилике Суперга рядом со многими членами Савойского дома, тем самым увековечив его великие заслуги перед Пьемонтом и Италией. Пришло сообщение из Тосканы. Жители и власти Флоренции предложили похоронить Кавура в базилике Санта-Кроче, где упокоились многие знаменитые итальянцы. Но близкие придерживались иного мнения. Они настаивали на том, что надо исполнить просьбу Кавура о погребении рядом с родными в семейной часовне
Castello в Сантене, которую он несколько раз озвучил в последние дни.
В пятницу, 7 июня, был открыт доступ в дом Кавура для всех желающих попрощаться с умершим. В тот же день тело Кавура отвезли в церковь Madonna degli Angeli для поминальной мессы. Несмотря на проливной дождь, огромная толпа сопровождала траурную процессию. «Кто не видел Турина в тот день скорби, — записал Массари, — не может понять, что такое искреннее горе целого народа» [599].
На следующий день, 8 июня, состоялись похороны. Погода не радовала, и временами шел дождь, но никто уже не обращал на него внимания. Огромная толпа вновь заполонила все подходы к палаццо Кавура. Предстоял последний путь в Сантену. На всем пути траурной процессии люди выходили из своих домов, чтобы отдать последнюю дань умершему. Один из главнейших творцов единой Италии и первый глава ее правительства нашел упокоение в родовом гнезде, в часовне Castello, рядом с могилой родителей, дяди и любимого племянника Августо, чей окровавленный мундир Кавур так бережно хранил много лет у себя дома. Теперь пришла очередь его душе встретиться с душой Августо.
* * *
Смерть Кавура потрясла итальянское и европейское общество и всколыхнула многих. Настало время окончательно определиться со своей позицией по отношению к государственному деятелю из Турина. Большинство итальянских политиков, невзирая на политические убеждения, отдали должное многолетнему главе правительства Сардинского королевства и первому премьер-министру Королевства Италия. «Раттацци, — по словам Смита, — публично засвидетельствовал свое мнение о выдающемся гении Кавура. Ламармора сказал, что „серьезные недостатки“ и властная prepotenza Кавура были полностью перечеркнуты его необычайным мужеством и интеллектуальными способностями. Д'Адзельо, кто не всегда высоко ценил характер Кавура и иногда называл его амбициозным и беспринципным авантюристом, теперь оплакивал „бедного Камилло“, великого человека, который, возможно, умер в лучший момент для своей репутации перед лицом проблем новой Италии, ошеломивших его» [600].
Правда, недавний соперник Гарибальди, живший на Капрере, ограничился молчанием. Но он несомненно был искренен, когда в памятный день, 18 апреля, на заседании парламента в пылу ожесточенной борьбы все же признал, что Кавур был патриотом и борцом за единство страны.
Особняком была позиция католической церкви. Наиболее непримиримые церковники называли произошедшее не иначе как божьим наказанием за содеянное. Ватикан был в молчаливом, но явно не в траурном настроении. Католические газеты писали, что Кавур перед смертью раскаялся в своей антицерковной политике и попросил прощения. Этот факт до сих пор остается загадкой и вызывает ожесточенные споры.
Ряд специалистов (например, британских) утверждают, что священник, отец Джакомо да Пуирино, за кем велел послать умирающий, провел таинство, не дождавшись раскаяния политика, за что и был сурово наказан понтификом. Другие, в частности итальянский историк Монтанелли, не соглашаются с ними. По мнению итальянца, бытует суждение, что монах вначале выслушал исповедь-прощение Кавура и только после этого провел соответствующий обряд отпущения грехов.
«Брат Кавура, Густаво, — продолжает Монтанелли, — несмотря на его фанатизм, эту версию отрицал. По правде говоря, никто не знает, что же произошло в действительности между священником и умирающим, потому что отец Джакомо отказался раскрыть эту сакраментальную тайну даже понтифику, когда его вызвали к нему. Согласно наиболее авторитетной версии, Кавур на смертном одре припомнил историю министра Сантароза и шантажа, жертвой которого тот стал после принятия законов Сиккарди, а духовник говорил с умирающим и провел таинство, не требуя взамен прощения, что, как говорят миряне, нашло подтверждение в суровом папском наказании, чему был подвергнут отец Джакомо. Но клерикалы отрицают факт наказания, и никто уже не узнает всей правды во всей этой истории» [601].
За пределами Италии наиболее сдержанной была реакция северных держав — Австрии, Пруссии и России. Отдавая должное политическим и дипломатическим талантам Кавура, правящие дома и правительства этих государств были больше озабочены вероятностью нового витка кризиса в Италии и вспышкой революции, которой теперь, по их мнению, некому было противостоять в Турине. В Вене, Берлине и Петербурге подчеркивалась слабость и нестабильность нового государственного образования, формирующегося на всем Апеннинском полуострове.
В Париже, естественно, реакция была гораздо эмоциональней, поскольку Франция неразрывными нитями оказалась связанной с Италией в свете событий последних лет. «В Париже, — утверждает Смит, — Наполеон был обеспокоен тем, что „без кучера лошади могут сбежать и отказаться снова войти в свою конюшню“, и он сразу же прервал переговоры о выводе французских войск из Рима. Политика Пьемонта помогала императору в его собственных амбициозных планах, а взамен он оказал больше помощи в ходе Risorgimento, чем любой другой европейский государственный деятель. Однако император чувствовал хрупкость всего движения, которое старались осуществлять в ускоренном темпе. Что Тувенель, министр иностранных дел Франции, удостоил похвалы в ретроспективе, так это попытки Кавура учесть народные пожелания, не слишком им уступая. Незамедлительный комментарий французского поверенного в делах в Турине заключался в том, что Кавур был великим борцом, но не великим строителем: объединение Италии по-прежнему оставалось „незаконченным строением“, а мертвый министр, к сожалению, не оставил после себя опытных политиков, обученных помощников и никакой „устоявшейся системы“ для его преемников» [602].
Несмотря на благосклонное отношение британского правительства и английского общества в целом к итальянскому объединительному движению, на островах звучали различные мнения о Кавуре и его деятельности. Так, лорд Актон, католический историк, описал жизнь Кавура как «триумф беспринципной государственной мудрости», направленный больше на величие государства, чем на свободу народа, настоящий либерал не испортил бы благородную идею итальянского единства, прибегая к нелиберальным средствам [603]. Известный политический деятель Бенджамин Дизраэли полагал, что Кавур был «совершенно беспринципным» и в нем сочетался «почти непревзойденный союз хитрости и силы» [604].
С другой стороны, принц-консорт Альберт выразил соболезнование Италии, которая, по его словам, переживала непоправимую потерю своего государственного деятеля. Премьер-министр Палмерстон проникновенно изрек, что «Италия, настоящая и грядущая, будет видеть в нем одного из величайших патриотов, когда-либо украшавших историю любой нации. Я не знаю ни одной страны, столь многим обязанной своим сынам, сколь многим обязана Италия ему»
