Глава II
Хотя собранные от Березины до Вислы гарнизоны, обозы, сводные батальоны и дивизии Дюрютта, Луазона и Домбровского даже без помощи австрийцев составляли армию в 30 тысяч человек, нашелся только один малоизвестный генерал и 3 тысячи солдат, чтобы остановить Чичагова.
Как всегда бывает, главная ошибка ведет за собой ошибки в частностях. Минский губернатор был выбран небрежно; это был один из тех людей, которые хватаются за всё и не годятся ни на что. Шестнадцатого ноября он сдал город и вместе с ним лишился 4700 больных, солидных военных запасов и 2 миллионов порций провианта. Уже пять дней, как слух об этом достиг Дубровны, и тут узнали о еще большем несчастье.
Этот губернатор удалился в Борисов. Здесь он не сумел ни предупредить Удино, находившегося на расстоянии двух переходов, ни прийти к нему на помощь, ни поддержать Домбровского, отступавшего из Бобруйска и Игумена. Домбровский подошел к мосту в ночь с 20-го на 21-е, прогнал оттуда авангард Чичагова, расположился и храбро защищался до вечера следующего дня; но тут он был атакован вдвое большими силами и оттеснен от реки на Московскую дорогу.
Наполеон не ожидал этого разгрома: он считал, что предупредил его своими инструкциями, посланными из Москвы Виктору еще 6 октября. Эти инструкции предвидели атаку со стороны Витгенштейна или Чичагова; они рекомендовали Виктору держаться в пределах досягаемости от Полоцка и Минска; иметь благоразумного, рассудительного и интеллигентного офицера в штабе Шварценберга, поддерживать регулярные сообщения с Минском и посылать других агентов в разных направлениях.
Но Витгенштейн атаковал раньше Чичагова, а мудрые инструкции от 6 октября не были исполнены, не были повторены Наполеоном и, кажется, были забыты его подчиненным. Наконец, когда Наполеону стало известно о потере Минска, он не знал, что Борисов находится в большой опасности; на следующий день он проходил через Оршу и сжег свой понтонный парк.
К тому же письмо императора к Виктору от 20 ноября доказывает его уверенность в безопасности: он предполагал, что Удино придет в Борисов 25-го, тогда как с 21-го этот город попал во власть Чичагова.
Только на следующий день после этого рокового дня, в трех переходах от Борисова, на большой дороге, один офицер передал Наполеону эту ужасную новость. Император, ударив о землю тростью, гневно взглянул на небо и воскликнул: «Значит, там решено, что мы теперь будем совершать одни ошибки!»
Между тем маршал Удино, уже шедший к Минску, ни о чем не подозревая, остановился 21-го между Бобром и Крупками, как вдруг среди ночи к нему явился генерал Брониковский и сообщил о своем поражении, о поражении Домбровского, о взятии Борисова и о том, что русские преследуют его. Двадцать второго ноября маршал соединился с остатками армии Домбровского, а 23-го столкнулся, в трех лье от Борисова, с русским авангардом, который он опрокинул, взяв в плен 900 человек и захватив 1500 повозок, и прошел до самой Березины; но мост на ней был разрушен.
В это время Наполеон был в Толочине; он велел дать ему описание позиций вокруг Борисова. Ему доложили, что в этом месте Березина уже не река, а озеро, но озеро с подвижным льдом; что мост через нее равен 300 морским саженям в длину; что он разрушен непоправимо и переход через него невозможен.
В этот момент прибыл один генерал-инженер; он возвращался из корпуса Виктора. Наполеон расспросил его; генерал объявил, что спасение в том, чтобы пробиться сквозь армию Витгенштейна. Император показал пальцем на карте течение Березины ниже Борисова: именно в этом месте он хотел перейти реку. Но генерал напомнил ему о присутствии Чичагова на правом берегу реки; тогда император указал другое место, ниже первого, потом третье, еще ближе к Днепру. Тогда, увидев, что он всё ближе и ближе подходит к земле казаков, он остановился и воскликнул: «Ах да! Полтава!.. Как при Карле Двенадцатом! Вот что получается, когда наваливают одну ошибку на другую!»
Печальное сходство его положения с положением шведского завоевателя повергло Наполеона в такое мрачное настроение, что здоровье его пошатнулось еще больше, чем в Малоярославце.
Тем не менее единственным человеком, видевшим его раздражение, был лакей. Дюрок, Дарю, Бертье говорили, что видели его невозмутимым; и правда, он достаточно владел собой, чтобы обуздать тоску, а ведь сила человека чаще всего состоит в том, чтобы скрывать свою слабость!
Ночь шла своим чередом; Наполеон лежал; Дюрок и Дарю, находясь еще в его комнате и думая, что он спит, предались самым мрачным предположениям; но он слушал их, и слово государственный пленник поразило его слух.
— Как! — воскликнул он. — Разве вы думаете, что они осмелятся на это?
Дарю ответил, что надо ждать всего, что он не верит в великодушие врага; давно известно, что высокая политика считает самое себя моралью и не подчиняется никакому закону.
— Но Франция! — продолжал император. — Что скажет Франция?
— О, что касается Франции, — ответил Дарю, — то на ее счет можно сделать тысячу более или менее обидных предположений, но никто из нас не может точно знать, что там произойдет!
Потом он прибавил, что для первых офицеров императора, как и для самого императора, лучше всего было бы, каким угодно путем, хотя бы по воздуху, раз уж земля для него закрыта, достигнуть Франции, — откуда он вернее спас бы остатки своей армии, чем оставаясь с ней!
— Значит, я вас затрудняю? — с улыбкой спросил Наполеон.
— Да, сир.
— А вы не хотите быть государственным пленником?
Дарю ответил в том же тоне, что ему достаточно быть военнопленным.
После этого император некоторое время мрачно молчал и потом с серьезным видом спросил:
— Сожжены все донесения моих министров?
— Сир, до сих пор вы не позволяли это сделать.
— Хорошо, уничтожьте их; надо признать, мы находимся в скверном положении!
Это было единственное вырвавшееся у него признание, и с этими словами он уснул.
В его приказах видна та же твердость. Удино объявил Наполеону о своем решении опрокинуть Ламбера; он одобрил его и торопил с переправой выше или ниже Борисова. Он хотел, чтобы 24-го был произведен выбор места для этой переправы, начаты подготовительные работы, а он предупрежден, так как ему требовалось время для подготовки. Ничуть не думая о том, как вырваться из тисков вражеских армий, император мечтал только о победе над Чичаговым и захвате Минска.
Правда, через восемь часов, во втором письме к Удино, он решается перейти Березину и село Веселово и направиться прямо на Вильну, избегая русского адмирала.
