Роберта молчала, казалось, целую вечность. Ведь она посвятила всю свою академическую и профессиональную карьеру прежнему Советскому Союзу. Теперь же все ею сделанное превращалось в игру с нулевой суммой. Она, конечно, могла остаться и рисковать своими накоплениями, сделанными за всю жизнь (может быть, и я тоже), или же отказаться от своей прошлой мечты.
– Ты выиграл, – вымолвила она наконец. – Но мы должны поторопиться.
На следующий день я подал заявление об отставке, и мы купили билеты до Нью-Йорка. Вылет должен был состояться 19 августа, поэтому у нас было достаточно времени, чтобы передать дела и спокойно покинуть страну до истечения магического срока пребывания в шесть месяцев.
Но тогда, однако, будет уже слишком поздно для самой России.
Никто так тяжело не воспринял весть о нашем отъезде, как Лариса и Лев. Когда мы собирали вещи, Лариса пролила море слез. Она всхлипывала, двигая каждую нашу наполненную коробку, хлюпала носом у каждой картины, которую мы снимали со стены, трагически шмыгала носом по поводу каждой книги, которую мы упаковывали в ящики.
– Я полюбила вас как сестру! – стонала она, обращаясь к Роберте. – Вы для меня как одна семья, я не перенесу утрату. Между прочим, вы берете с собой эту фотокамеру?
«Минолта», моя любимая «минолта», отправилась в большую коробку с надписью «для Ларисы». С каждым рыданием ее хозяйки коробка становилась все полнее.
– Пожалуйста, не уезжайте. Ну почему вы должны уехать? – причитала Лариса. По мере того как пустела наша гостиная, ее влажные глаза жадно смотрели на остающиеся вещи. – И что же вы собираетесь сделать со своим телевизором?
Даже Лев выдавил из себя несколько крокодильих слез при перспективе бесплатно получить телевизор «Панасоник», который он с удивительной для инвалида ловкостью и скоростью увез на тележке к себе. Благодаря рыданиям и приступам печали Ларисы наш багаж становился все легче и легче.
Российское правительство также делало все возможное, чтобы уменьшить стоимость отправки нашего багажа. Как нам сказали, если мы не заплатим дополнительно двадцать две тысячи долларов импортного налога за наш автомобиль, чтобы отправить его в США, он будет передан одной из благотворительных организаций, Это было, разумеется, абсолютно бессмысленно. Судя по действующим в стране правилам, из России было крайне трудно вывезти все то ценное, что вы привезли сюда. Западным инвесторам это еще предстояло для себя открыть.
– Но мы же возвращаем автомобиль туда, где он был приобретен, – спорила Роберта с таможенниками, однако они стояли на своем.
– Прекрасно, – возразила она. – Тогда мы продадим его здесь.
– Ничего не выйдет. Вы должны сначала отправить его туда, где он был куплен, затем вернуть сюда с новыми регистрационными документами и только после этого уже продать его здесь. В любом случае вы будете должны нам 22 тысячи долларов, – так замысловато ответили труженики таможни.
– Тогда мы просто оставим автомобиль перед домом.
Но они были непреклонны:
– Все равно вам придется заплатить двадцать две тысячи долларов. И кстати, мы принимаем только наличными.
– Кто написал эти правила, однако? – фыркнула Роберта. – Кафка?
После длительных и утомительных переговоров с российскими чиновниками соглашение все же было достигнуто, и наш кросовер «Сабурбан» получил все необходимые штампы, чтобы легально вернуться домой.
Наша квартира была почти пустой. Хозяин, прослышав о новых интригующих инициативах налоговой полиции, разорвал договор найма квартиры и даже предложил помочь нам выехать из дома. Очевидно, он не докладывал о своем доходе при сдаче квартиры внаем и поэтому был весьма заинтересован побыстрее от нас избавиться. В этом наши желания совпадали. Мой любимый аквариум был передан мужу Бетси, которого силой заставили выйти из бизнеса свои же российские младшие партнеры. Он ушел без борьбы, мудро решив, что ухаживать за рыбками все же лучше, чем где-то плавать вместе с ними.
Лариса приберегла большую часть своих рыданий и стенаний напоследок, когда очередь дошла до упаковки одежды из стенного шкафа Роберты.
– За эти два года вы стали для меня как дочь, – рыдала она, размазывая по лицу тушь с ресниц. – Мне будет так вас недоставать, простите мою излишнюю эмоциональность. Так вы оставляете эту норку?
В Шереметьево у вас могло сложиться впечатление, что страна находится накануне революции или гражданской войны. Сотни пассажиров выстроились около закрытых ставнями ларьков с сувенирами, в зале были толпы людей, некоторые пассажиры с озабоченным видом сидели на своих чемоданах. Вокруг стоек проверки документов при входе образовалась давка, обалдевшие представители авиационных компаний отправляли некоторых людей обратно, что усиливало толкотню и громкую ругань в толпе. Сквозь весь этот гомон слышался детский плач.
Началось паническое бегство иностранцев из Москвы. За два дня до этого, 17 августа 1998 года, рухнули основы капитализма в России. Кремль, получив от МВФ пять миллиардов долларов для спасения России, роздал их олигархам, чтобы те могли избавиться от оставшихся рублей по благоприятному обменному курсу до того, как правительство прекратит защищать свою валюту. Как только олигархи получили свои фонды спасения, Кремль провозгласил полный дефолт и девальвацию рубля.
В результате рубль стал обесцениваться ежечасно, как в самые худшие годы гиперинфляции. Цены на основные продукты питания резко взлетели вверх, в стране возникла паника – москвичи опустошали полки магазинов, стараясь избавиться от рублей, пока их еще принимают. Около государственных банков стали собираться толпы негодующих людей, которым стало ясно, что они теперь полностью разорены и государство не вернет их вклады. На торговых площадках биржи цены на активы падали так быстро, что брокеры отказались принимать ставки и разошлись по домам.
Кремль свое последнее мошенничество по отношению к своим ничего не подозревавшим западным помощникам увенчал дефолтом долговых обязательств правительства на сумму в сорок миллиардов долларов, приостановил продажу ГКО и наложил мораторий на выплату еще сорока миллиардов долларов частного корпоративного долга и банковского долга зарубежным кредиторам. Западные комментаторы назвали этот крах величайшей катастрофой в мировой истории финансов.
МВФ был ошеломлен произошедшим, мировые фондовые рынки потеряли устойчивость. Коммунисты и националисты в российском парламенте истошно вопили и призывали к чисткам, тюремным заключениям и наказанию евреев. А в Кремле Кириенко и его «подельники-реформаторы» уже паковали свои чемоданы. «Ужасный кошмар России», – цитирую слова моих коллег из вышедшего 18 августа номера газеты «Уолл-Стрит Джорнел». Однако лучше всех подвел итог случившемуся, итог тому, как миллионы русских теперь воспринимали неудавшуюся попытку страны принять западный образ жизни, мэр Москвы Юрий Лужков. Его сердитое лицо заполнило собой весь большой экран телевизора в переполненном баре аэропорта Шереметьево.
