Однако он сказал именно это. Он – единственный представитель еврейского гетто. Но он также председатель Фонда народной помощи. С его словами считаются.
Разве можно оставить без ответа эти его слова? Разве собрание не должно было протестовать против его слов? И ради Фонда, и ради Лондона, и ради нас самих.
Боялись «поломать» собрание. «Жалко» Фонда.
Зачем такие страхи и осложнения? Почему нельзя подходить к таким вопросам просто и здраво? Почему не сказать открыто то, о чем думают? Зачем прятаться? Разве можно такие вещи скрывать? Многие из нас еще рабы, а не «представители». Им нужны идолы.
Борьба Рутенберга с разнообразными идолами – партийными, политическими, идеологическими и пр. – осложнялась еще тем обстоятельством, что он жил не в «своей» стране и был вынужден, скрывая недовольство, подчиняться ее законам и традициям. Так, не будучи гражданином США, он не мог быть избран в какой-либо официальный орган, быть членом комиссии по выборам делегатов и/или по той же причине не имел права стать во главе созыва конгресса. Его гражданские права в лучшем случае ограничивались агитационно-пропагандистскими функциями: деятельностью газетного публициста – аналитика и комментатора происходящего или митингового оратора. Именно этим следует, конечно, объяснить то количество написанных Рутенбергом статей (или участие в массовых мероприятиях), какое он не написал за всю свою предыдущую и последующую жизнь и которые самим своим содержанием и стилем выдают бессилие автора реализовать замысленные дела на практике, а не на бумаге.
Основной стилевой колер рутенберговских газетных материалов, связанных с АЕКон, – лозунговый, декларативно-рито-рический, проповеднический – словом, крайне несвойственный Рутенбергу-деятелю, всегда неожиданному по логике принимаемых решений и не любившему эти решения объяснять или комментировать. Разумеется, он не мог не ощущать это «бесправное» положение, и горькие сетования на него – в прямой или скрытой форме – то и дело звучат в его неизменно критической, «недовольной» и «ворчливой» оценке происходящих событий. Вот, к примеру, одна из иллюстраций: в статье «Наш следующий шаг» (Di varhayt. 1917. 1 апреля) говорилось:
Более всего скомпрометировали конгресс руководители сионистов Америки. Они на Филадельфийской конференции под флагом борьбы за национальное равноправие ввели процентное ограничение для евреев, которые им не нравятся, и паспортные ограничения для «не граждан».
Точно, как в старой, темной России!
Впрочем, в рутенберговских журналистских – отчетных, пропагандистских или критических – материалах наличествуют разные краски, иной раз неожиданные. Временами мысли облекаются в лапидарную образную метафору или аллегорию, имеющую некоторые даже литературные достоинства, как, например, в статье «Вместе» (Der yidisher kongres. 1915. 8 сентября) – при описании отношений между группой евреев из национального лагеря, к которому принадлежал Рутенберг, и Бундом:
Представитель Бунда, внеся вчера в заключении конференции <речь идет о конференции в Нью-Йорке 4–6 сентября 1915 г.> свой диссонанс, сказал «ясно», что они «против» и «доедут» с нами только до «Филадельфии». И было бы глупо думать, что они «поедут» с нами в «Чикаго».
Но положение фактически другое. Туда, куда мы едем, дают только семейные билеты. Мы им сказали, что расходы берем на себя и пусть они назовут свои фамилии для приобретения билетов.
Билеты сейчас у нас. Они могут ехать с нами куда хотят. Но путешествие через «Россию, Польшу, Галицию» в Палестину так прекрасно и так необходимо, что мы уверены: стоит им только один раз попутешествовать с нами вместе, у них тоже появится желание…
И когда дело дойдет до Филадельфии, они не захотят отставать и скажут: «Давайте-ка попробуем поехать дальше».
Или пример ядовитой сатиры, направленной против сановных «комитетчиков» – руководителей американских еврейских организаций, в статье «Позор бездействия» (Der yidisher kongres. 1915. 10 декабря):
Сейчас, во время страшной, кровавой трагедии еврейского народа, его нужды и надежды, сконцентрированные в руках маленького «комитета», превратились в маленькую комедию, позорную и преступную. Девять взрослых людей, представляющих различные «направления», неделями не могут договориться, и у них нет времени даже собраться. Когда один барин «свободен», то «занят» другой. А когда тот, что был «занят», освобождается, то уже «занят» тот барин, что был свободен. А еврейский народ ждет…
Еще один пример желчно-саркастического изображения «комитетчиков» в статье «Воскрешение конгресса» (Der yidisher kongres. 1916. 8 февраля):
Все возможное делало большинство Национального комитета рабочих, чтобы конгресс угробить. Они удобно расселись вокруг его могилы и беспрепятственно вели свои «переговоры», время от времени весело, с шуточками, по поводу конгресса – «царство ему небесное» – со своими друзьями из Американского еврейского комитета.
Рутенберг не скрывал того, что в сионистских рядах он представлял явление особенное, «пограничное», разделяющее взгляды «настоящих» сионистов лишь в той мере, в какой они смыкались с идеями всемирной революции и столь же всемирного освобождения евреев, да и равным образом всех прочих «малых народов». В статье «Наш следующий шаг» он писал:
Да, то, о чем я говорю, это сионизм. Но сионизм без партийных интересов. Сионизм – не прерогатива сионистов. Они патента на Израиль не получали (Di varhayt. 1917.1 апреля).
Эта статья написана после того, как в России произошла Февральская революция, и, вероятно, на фоне сразу же вспыхнувшего у автора желания находиться там, где в это время начал рушиться старый и созидаться новый мировой порядок. Несмотря на горький опыт разочарования, связанный с тем, что АЕКон организовать так и не удалось, Рутенберг, однако, вовсе не считал, что два года жизни, проведенных в США, потрачены впустую. Не порывая с оптимистической перспективой, он излагал в заключение упрямую надежду на достижение желаемого результата:
Возможно, некоторые члены Исполкома конгресса посчитают, что в связи с освобождением русских евреев их задача выполнена и поэтому им в конгресс-движении уже больше нечего делать.
Это их право, и они могут выйти из него. Но обязанность тех, кто остается, как бы ни было мало или велико их число, пойти дальше и энергичнее, чем до сих пор, с созывом конгресса.
Деятельность Рутенберга в конце концов принесла свои плоды: АЕКон приобрел реальные очертания. Произошло это, правда, позднее, в 1918 г., когда самого зачинщика в США уже не было – еще в июле 1917 г. он отправился в Россию в погоне за воплощением другой своей мечты – воспользоваться благоприятной ситуацией свержения царизма и рождением демократической республики как плацдармом для распространения «этого сладкого слова – свобода» еще шире и еще глубже в России и за ее пределами. Первым президентом АЕКон стал Джулиан Уильям Мак (1866–1943), известный юрист и основоположник (наряду с Л. Маршаллом и С. Адлером) подвергавшегося рутенберговской критике АЕКом. Несмотря на умеренный национализм АЕКом, высшие еврейские интересы тем не менее взяли верх. Но это уже иная история, к которой Рутенберг отношения не имеет.
