Струящийся золотой юг, как лучшие шелка, раскинутые перед ногами Магомета севера, на севере, за кормой «Курска», переходили в сумрачное тускло-синее серебро, где крутилось, зеленея, прозрачное стекло волн ярче травы, и сами себя кусали и извивались в судорогах казнённые снежные змеи пены. «Курск» шумно шел на юг, и его белая масляная краска спорит с оперением чайки. Он был словом человеческого разума, повёрнутым к слуху величавого моря...
После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку я всё-таки добился своего: нашел великий закон времени (а для этого я перечислил все войны земного шара), под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, в который я верю и заставлю верить других.
Уезжая из Баку, я занялся изучением Мирза-Баба, персидского пророка, и о нем буду читать здесь для персов и русских: «Мирза-Баб и Иисус». Персам я сказал, что я русский пророк.
Энзели встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубыми призраками стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы.
Чёрные морские вороны с горбатыми шеями чёрной цепью неслись с моря. Здесь смешались речная и морская струя и вода зелёно-жёлтого цвета...
Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после полтора часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека – эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря.
(Там же. Стр. 206–208) ...
Л. Ю. БРИК
(Москва, 2 января 1922 г.)
Лидия Юрьевна!..
Я нашел в Баку основной закон времени, то есть продел медведю земного шара кольцо через нос – жестокая вещь, – с помощью которого можно дать представление с нашим новым Мишкой.
Это будет весело и забавно. Это будет игра в сумасшествия: кто сумасшедший – мы или он.
Вел. Хлебников
(Там же. Стр. 212)...
П. В. МИТУРИЧУ
(Москва, 14 марта 1922 г.)
Дорогой Петр Васильевич Митурич!..
Я читал Ваше письмо и от всей души сочувствую покорению неба, хотя распределение в воздухе осей силовых и весовых у летающего тела – область, где ещё не ступала нога моего разума, и я как язычник за порогом этого храма. Я строю здание только из троек и двоек и написал много заметок и отдельных мест.
Мой основной закон времени: во времени происходит отрицательный сдвиг через 3n дней и положительный через 2n дней; события, дух времени становится обратным через 3n дней и усиливает свои числа через 2n. Между 22 декабря 1905, москов-восстанием, <и> 13 марта 1917 прошло 212 дней; между завоеванием Сибири 1581 г. и отпором России при Мукдене (февраля 1905), прошло 310+310 дней.
Когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится свобода пространством...
Мысленно носите на руке приделанные ремешком часы человечества моей работы и дайте мне крылья Вашей работы; мне надоела тяжелая поступь моего настоящего. Итак, обменяемся доверием на расстоянии и со свиданием!
В. Хлебников
(Там же. Стр. 213)Надо ли доказывать, что в каждой клеточке, в каждом атоме этих текстов, в каждой их буковке, в каждой морфеме перед нами тот же полубезумный гений, «дервиш-урус», «Председатель Земного Шара», что и в хлебниковских стихах, поэмах, «Досках Судьбы».
Так же это и у Платонова.
...
ИЗ ПИСЕМ А. П. ПЛАТОНОВА К ЖЕНЕ
1922 г., осень
Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далёкие тёмные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, а через полгода весна. В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдёт в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки – так далека, далека эта звезда. Можно думать о бесконечности – это легко, а тут я вижу, я достаю её и слышу её молчание. Мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета. От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным...
Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребёнка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, а после неё уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться... Не доучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз помогать машинисту. Фраза о том, что революция – паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая её, я очень усердно работал на паровозе...
Позже слова о революции-паровозе превратили для меня паровоз в ощущение революции.
1923 г.
...В Ямской слободе, при самом Воронеже, где я родился, были плетни, огороды, лопуховые пустыри... Не дома, а хаты, сапожники и много, много мужиков на Задонской большой дороге.
Всею музыкой слободы был колокол «Чугунной» церкви; его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я... И еще больше я любил (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машину... Я тогда уже понял, что... между лопухом, побирушкой, полевой песней и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим землю, есть связь, родство... И я знаю, что жалостный пахарь завтра же сядет на пятиосный паровоз и так будет орудовать регулятором, что его не узнаешь...
Рост травы и вихрь пара требуют равных механиков... Теперь исполняется моя мечта – человек каменный, еле зеленеющий мир превращает в чудо и свободу...
(Андрей Платонов. Государственный житель. Проза. Ранние сочинения. Письма. М. 1988. Стр. 547–549)Точь-в-точь, как в письмах Хлебникова, здесь перед нами – тот же автор, каким мы знаем его по его художественной прозе. И тут тоже это стилистическое единство – на клеточном, атомном, молекулярном уровне. Каждое слово, каждая запятая этих эпистолярных монологов отражает коренные свойства художественного мышления писателя Андрея Платонова.
Еще нагляднее, ещё разительнее тот же эффект можно наблюдать в эпистолярном наследии Б. Л. Пастернака.
...
ИЗ ПИСЕМ Б. Л. ПАСТЕРНАКА
И. В. СТАЛИНУ
Конец декабря 1935
Дорогой Иосиф Виссарионович!..
Я сперва написал Вам по-своему, с отступлениями, повинуясь чему-то тайному, что помимо всем понятного и всеми разделяемого, привязывает меня к Вам. Но мне посоветовали сократить и упростить письмо, и я остался с ужасным чувством, будто послал Вам что-то не своё, чужое.
