В некоторых случаях японские законы позволяют обиженному самому управляться с виноватыми. Например, муж, застав жену свою в прелюбодеянии, может тут же на месте умертвить ее и прелюбодея; ему стоит только доказать, что действительно застал их. То же может сделать и отец с прелюбодеем своей дочери, если она впадет в подобное преступление, а в жизни своих виновных детей отец имеет совершенную власть.
В тяжебных и спорных делах японцы большей частью разбираются посредниками, самими ими выбранными; когда же посредники не в состоянии будут их помирить, тогда уже прибегают они к суду.
По наследству и разделу имения у них едва ли могут быть какие-либо тяжбы, ибо это зависит совершенно от воли отцов, которые по большей части заблаговременно делают имению своему распоряжение. Родители в Японии редко делят имение детям своим поровну, но обыкновенно дают самую большую часть старшему или достойнейшему из сыновей, а прочим только по малой частице. Дочерям и вовсе никакого приданого не дают, а напротив того, если дочь хороша собой, то жених еще за нее платит, и если он богат, то плата иногда простирается до весьма значительной суммы.
Японцы имеют по одной, так сказать, законной, или настоящей, жене, которая в высшем классе людей должна быть одного состояния с мужем и бывает с ним венчана в храме с большой церемонией. Но кроме сей они могут иметь сколько кому угодно наложниц, которых некоторым образом также можно назвать женами, ибо содержание их не почитается предосудительным ни их чести, ни чести любовников их; они живут явно в одном с ним доме и бывают все вместе. Муж имеет право развестись со своей женой по одной прихоти, не давая никому отчета в сем поступке, и потому-то мужчина, считающийся непостоянным, должен дорого заплатить отцу, чтоб он согласился отдать за него дочь свою.
Японки никогда почти не выходят замуж моложе пятнадцати лет, но жаркий климат причиной, что они гораздо ранее для супружества созревают. Их ученые, при нас бывшие, сказывали нам за достоверное, что в одной из южных провинций Японии девочка восьми лет сделалась матерью от двенадцатилетнего мальчика; впрочем, в истине сего происшествия ручаться не могу.
Сватовство, сговор и свадьба делаются у японцев со многими странными и смешными обрядами, а у богатых – с великой пышностью, причем они много пьют и веселятся, но чувствительность и нежность родителей не позволяет им иногда при бракосочетании дочерей своих наслаждаться полным удовольствием. Бывший при нас переводчик Кумаджеро пришел к нам на другой день свадьбы дочери своей, сказал, что вчера он отдал дочь замуж, и много плакал. «О чем же плакать? – спросили мы его. – В таком случае надобно было бы веселиться». – «Правда, – отвечал он, – должно было бы веселиться, если бы я мог быть уверен, что муж будет любить дочь мою и сделает ее счастливой, но иногда бывает в супружестве противное, а потому в невольном страхе будущего несчастия сердце отца, провожающего дочь со двора, не может быть покойно». Сии слова он произнес со слезами на глазах и таким голосом, что и мы были тронуты.
Один из старинных свадебных обрядов у японцев есть тот, что при сговоре чернят невесте зубы крепким составом, сделанным из железных опилок и сока некоего растения, так что после на всю жизнь свою остается она с черными зубами, которые служат вывескою замужней женщины или вдовы. Другое обыкновение их состоит в том, что при рождении каждого младенца они сажают у себя в саду или на дворе дерево, которое достигает полного своего роста чрез столько лет, чрез сколько человек делается способным к супружеству; и когда надлежит ему вступить в брак, то дерево сие срубают и делают из него сундуки и ящики для поклажи платья и других вещей, приготовляемых для новобрачного. Японец может столько раз вступать в брак, сколько ему угодно; на родных сестрах законы не позволяют им жениться, но далее на всякой родне можно.
Японцы вообще ревнивые, но сей порок более существует между знатными, нежели в людях среднего и нижнего состояния. Только одни князья и бояре, да еще богачи, подражающие вельможам, держат своих жен почти всегда в их комнатах, куда никто из мужчин не может иметь доступа, кроме самых ближних родственников, да и то редко; к сему понуждает их сколько ревность, столько же и гордость, и может быть, сия последняя еще более. Что же принадлежит до жен других состояний, то они могут посещать своих родных и приятельниц и часто показываться на улицах и публичных гульбищах с открытым лицом, но обращаться или разговаривать с мужчинами без своих мужей отнюдь не смеют. Впрочем, ревность японцев никак не может сравниться с ревностью других народов Азии; я даже думаю, что их и ревнивыми нельзя назвать, а только осторожными, или просто сказать, что они ревнивее европейцев.
Японцы умеют хорошо воспитывать своих детей. С самых юных лет обучают их читать и писать, законам, отечественной истории и географии своего государства, а на возрасте приучают к военному ремеслу. Но важнее всего то, что они весьма искусно умеют в юности приучить их к терпению, скромности и учтивости; похвальные сии качества японцев мы имели случаи испытать на самом деле много раз. В повествовании о моих приключениях в плену у них я упоминал, с каким терпением, тихостью и лаской они с нами поступали и выслушивали наши доводы, а часто упреки и даже самую брань, хотя, признаться должно, их дело было справедливее нашего.
Горячо спорить почитается у японцев за великую неблагопристойность и грубость. Мнения свои они всегда предлагают учтивым образом со многими извинениями и со знаками недоверчивости к своим собственным суждениям, а возражений никогда ни на что открыто не делают, но всегда обиняками и по большей части примерами и сравнениями, чему я приведу здесь некоторые примеры из наших с ними споров. Мы порицали их политику убегать всяких сношений с другими народами и представляли им выгоды, происходящие для европейцев от их взаимных между собой связей, как то, что мы пользуемся открытиями и изобретениями, учиненными в прочих государствах, а другие – нашими; свои произведения доставляем к чужим народам, а они к нам привозят свои, для нас нужные, отчего увеличиваются трудолюбие и деятельность, и жители Европы наслаждаются многими удовольствиями и приятностями, которых они не могли иметь, если бы наши государи захотели, подражая японскому правлению, прервать всякое сообщение с другими землями. Словом, в похвалу нашей системы, а в порицание японской политики мы приводили все то, что приходило нам на ум из читанного или слышанного нами о сем предмете.
Японцы слушали нас со вниманием, хвалили тонкий ум и прозорливость европейских правительств и, по-видимому, убеждаясь сильными нашими доводами, во всем с нами согласились. Наконец, переменяя постепенно разговор, склонили они его нечувствительно к войне и спросили нас: «Отчего случается, что в Европе пяти лет не пройдет, чтоб не было войны, а если две нации поссорятся, то и многие другие вмешиваются в их ссору, и война делается общей во всей Европе?» – «Оттого, – сказали мы, – что соседство и всегдашние связи подают повод к распрям, которые не всегда можно решить дружелюбно, а особливо, когда частные выгоды или честолюбие тут вмешиваются; но когда одна нация возьмет над другой в войне большое преимущество и станет усиливаться, то другие, чтоб не допустить ее сделаться опасной для них самих, берут сторону слабой и ведут войну против сильнейшей, которая также, со своей стороны, старается найти союзников, а оттого война часто делается почти всеобщей».
