Такие порядки были не только в Смольном. А. Н. Энгельгардт, воспитывавшаяся в 1848–1855 гг. В московском училище ордена св. Екатерины, указывает в «очерках институтской жизни былого времени»: «в институте при нравственной и умственной муштровке, которой подвергалась личность, как со стороны начальства, так и со стороны самого товарищества, и при отсутствии всякого теплого, согревающего душу ребенка элемента не существовало никаких физических наказаний – и это было благо»[672]. Окончившая в конце 1860-х гг. Казанский Байроновский институт вера Фигнер отметила в автобиографии: «реальная жизнь, вплоть до выхода из института, шла мимо меня… воспитательных влияний в институте совершенно не было. О духовном развитии нашем не заботился никто»[673].
О преобладании в женских институтах внешней, показной стороны жизни пишет в своих мемуарах М. Н. Стоюнина. Не без юмора она вспоминает случай, происшедший в николаевском сиротском институте: «в институт было дано знать, что туда приведут персидского шаха, чтобы познакомить его с женскими учебными заведениями. Начальство переполошилось… тут уж было не до занятий учебными предметами, и не до мысли о воспитании детей, – все шло в жертву для красивого и декоративного приема знатного гостя. Начались репетиции приема. Во время занятий звонок давал знак, чтобы все воспитанницы быстро собирались в большую залу, там их расставляли по росту и по рядам так, что все выходило как-то волнообразно. Затем в приготовленных для шаха носилках вносили институтского экзекутора… который по глупости входил в свою роль и производил какие-то нелепые действия жестами и словами, когда перед ним приседали воспитанницы. И таких репетиций было, говорят, несколько»[674].
В. Н. Фигнер стала одной из ведущих фигур в революционном движении 1870–1880-х гг. в России. Она входила в исполнительный комитет народной воли, была организатором убийства Александра II, многие годы провела в заключении. Е. Н. Водовозова и А. Н. Энгельгардт после окончания институтов оказались в демократической разночинной среде, генерировавшей оппозиционные самодержавию настроения. К этой же среде принадлежала и М. Н. Стоюнина. Поэтому их отношение к институтским устоям не могло быть иным, кроме критического. Еще одна мемуаристка, А. В. Стерлигова, окончившая Петербургское училище ордена св. Екатерины в начале правления Александра II, в своих «воспоминаниях» описывает институтские нравы более сдержанно. Но и она упоминает о казарменной дисциплине, многочисленных наказаниях, о полном отсутствии интеллектуальной, духовной жизни. Единственным «культурным» развлечением институток были нечастые выезды на балы и посещения других институтов.
Интеллектуальному и духовному началу в институтской жизни неоткуда было взяться при существовавшей системе воспитания и обучения в этих заведениях. Руководство институтов не видело большой беды в том, что педагогические кадры не всегда обладали должной квалификацией. Преподавателями были в то время только мужчины. На работу в институты старались принимать педагогов, обладавших как можно менее привлекательной внешностью и немолодых, чтобы не вызвать у воспитанниц интереса к противоположному полу[675]. Учебный процесс был построен, главным образом, на зубрежке. Е. Н. Водовозова вспоминает, что из Смольного (еще до прихода туда К. Д. Ушинского) учитель после нескольких уроков был уволен только за то, что сказал воспитанницам: «девицы, вы передаете все в зубрежку и плохо рассказываете оттого, что ничего не читаете, – просите начальство снабдить вас книгами для чтения»[676]. По словам той же мемуаристки, К. Д. Ушинский, назначенный инспектором классов Смольного, не обнаружил в институтской библиотеке произведений Пушкина, гоголя, Лермонтова, Грибоедова. А. В. Стерлигова объясняет подобное отношение к учебному процессу отчасти тем, что учились в ее время в институтах не для того, чтобы в будущем добывать средства к существованию, поэтому об образовании думали мало. «но и тогда, – подчеркивает мемуаристка, – выходило из институтов много хороших и нравственных воспитательниц, как матерей семейств, так и гувернанток»[677].
Положительная роль женских институтов в дореформенное время состояла в том, что при всех своих недостатках, они были единственными учебными заведениями, в которых представительницы дворянского сословия могли получать систематическое, законченное образование. Самим фактом своего существования женские институты готовили общественное мнение к осознанию того, что представительницы слабого пола должны иметь равные возможности с мужчинами в получении образования. Е. И. Водовозова видела положительную сторону женских институтов и в другом. Она пишет: «Эпоха крепостничества перед освобождением крестьян была временем, когда страсти, разнузданные продолжительным произволом, у весьма многих помещиков выражались отчаянным развратом… разлучая дочерей с подобными родителями, институт спасал их от нравственной гибели»[678].
Справедливость критических оценок бывших институток подтверждают мемуары графа С. Д. Шереметева, человека весьма далекого от разночинных демократических кругов. Рассказывая о людях и нравах времен Александра III, он говорит и о женских институтах: «неизбежная французомания, приседания (реверансы. – Прим. авт.), клички „maman“, заигрывание с начальством, искусственная наивность – вот за редкими исключениями итог институтского воспитания»[679]. Эта характеристика, относящаяся ко второй половине – концу XIX столетия, свидетельствует о том, что недостатки и пороки институтского воспитания не были изжиты и в пореформенное время. Ведомство учреждений императрицы Марии продолжало оставаться очень консервативной структурой, а женские институты – в особенности.
Примером того, как непросто проходили преобразования в институтах, служит история решения вопроса об отпуске девиц на летние каникулы. После вступления на престол Александра II общественность заговорила о ненормальных порядках в женских институтах. В частности, в 1858 г. в газете «Русский инвалид» была опубликована статья «о вреде замкнутости воспитания в женских учебных заведениях». С ней ознакомилась императрица Мария Александровна. За то, что воспитанниц надо отпускать на каникулы к родителям высказался и инспектор медицинской части петербургских институтов Маркус. Статья была направлена на обсуждение в главный совет женских учебных заведений и в учебный комитет ведомства императрицы. Но здравая, казалось бы, мысль встретила в главном совете возражения. Суть их сводилась к тому, что закрытость институтов вознаграждалась «стройным ходом учения и воспитания», общением детей с педагогами, «самый строгий выбор которых лежит на ответственности начальств»[680]. Совет исходил из того, что в институтах кадры работали проверенные, надежные, а на каникулах воспитанницы будут общаться неизвестно с кем.
