Вечером новые налеты, с красными «рождественскими елками».
Леон Блуа, «Lamentation de l’Epée»,[311] опубликовано в октябре 1890 года в «La Plume».[312] Шпага выказывает свое отвращение к нынешним людям, не достойным того, чтобы пользоваться ей, и грозит снова превратиться в свою древнюю форму: форму пламенного меча, искореняющего весь род.
Девиз для шторы затемнения: «S’ils ont éteint le jour, qu’ils soient éclairés de la foudre!»[313] (Мишле{210}).
«Длань Бога» сказать можно, «кулак Бога» — нет.
Кирххорст, 4 января 1945
Чтение: Баадер, для меня трудный, как и все, что исходит от Бёме. Некоторые образы ярче загораются у первого, как, например, там, где он говорит о благодарности даже механической молитвы. Достигнутую таким путем связь он сравнивает с нажимом, с каким столяр прилаживает друг к другу две сопротивляющиеся доски, пока их, наконец, не свяжет клей.
Я бы сказал, что механическая молитва создает вакуум, зияние в причинном распорядке дня, что делает возможным воздействие высших сил. Поэтому выбор наших дней — придерживаться прежде всего религиозного закона, хотя бы и без внутреннего призвания, — не так уж бессмыслен, как считают многие. По крайней мере, он наилучшим образом раскрывает область метафизического. Бог не может не выйти навстречу. Смотри: Матфей, 7, 7—11.
Это место еще потому поучительно, что противополагает рыбу как цель и даяние молитвы существу земному, змее. У Христа подобные вещи никогда не основываются на случайных образах, а всегда восходят к основам мироздания.
Кирххорст, 5 января 1945
Утром в Бургдорфе в связи с принятием командования фольксштурмом. Мы находимся в ситуации, единственным положительным моментом которой является безвыходность, указывающая интеллигенции на ее внутренние и действительные бастионы. Спасение возможно теперь лишь в том случае, если вторгнуться в другие порядки.
После полудня отвез Ханну Менцель на вокзал. Вечером сильные налеты. В бункере. Из чердачного окна видел, как город клокотал под взрывами; над болотом вздымались желтые колокола настильного бомбометания.
Пока я записываю это в тихой, строго затемненной комнате, из репродуктора уже снова звучит монотонный голос дикторши: «Многочисленные самолеты приближаются со стороны озера Штейнхудер-Мер к столице округа. Необходимо строгое соблюдение мер противовоздушной обороны».
Боже мой, кто в 1911 году мог представить себе подобные пейзажи! Это превосходит любой утопический роман.
В десять часов новый, еще более мощный огонь. Взрывы были столь сильны, что в доме опрокидывались предметы.
Продолжаю Левит. Кто в ритуальных предписаниях древних законодателей предполагает исключительно гигиенические цели, походит на человека, усматривающего значение улиц и площадей большого города исключительно в подаче воздуха. Это тоже верно, но во вторичном смысле. Речь идет здесь не о гигиеническом, а об оптимальном образе жизни, охватывающем также и гигиенический оптимум, поскольку сакральное состояние, включая в себя естественное здоровье, превосходит его. Будучи своего рода святостью, это сакральное состояние затрагивает даже бессмертие; смотри те места, где лик Моисея «сияет» и становится невыносимым для человеческих глаз.
Близкие мысли затрагивает «Дионис» Вальтера Ф. Отто, книга, составляющая в эти дни круг моего чтения; предисловие к ней свидетельствует о прекрасном понимании нашей теологической ситуации: «Основной характер культов определяется не тем, что их первые ревнители пытались ввести нечто желаемое, но тем, что они обладали этим желаемым, т. е. близостью Божией».
По-видимому, во время исхода Израиль пытался вытравить египетские ферменты; существенным доказательством тому является побивание камнями сына израильтянки, рожденного от египтянина (Левит, 24).
Кирххорст, 6 января 1945
Друг Шпейдель прислал из Фрейденштадта известие, что его освободили. Письмо, как одно из редких радостных посланий, было датировано сочельником. Я каждый день ждал его с особым напряжением и, смею думать, проникновенностью. Напротив, от Эрнстеля все еще ничего. Страстное ожидание писем, охватившее миллионы, — тоже знамение кошмарного мира.
После полудня в городе. Свежие руины, еще более внушительные; за ударом бича последовал укус скорпиона. Южная окраина горела; в домах на улице Подбельски и старого Целльского шоссе, по которым я проехал на велосипеде, пылали подвалы с углем и, рассыпая искры, рушились крыши. Пожаров уже не замечаешь, они стали неотъемлемой частью пейзажа. На перекрестках люди, лишенные крова, заворачивали уцелевшие предметы в простыни. Женщина, вышедшая из дверей одного из домов, держала ручку от ночного горшка, на которой болтался осколок. Огромные воронки окружали вокзал, перед его пустыми павильонами Эрнст Август все еще сидел на коне. Оба входа в большой бункер, где искали убежища двадцать шесть тысяч человек, были засыпаны; вентиляция периодически выключалась, так что сдавленная толпа в первой стадии удушья начала срывать с себя одежды и требовать воздуха. Сохрани нас Бог от мышеловок подобного рода!
У платформ стояли сгоревшие поезда; подземный переход со стороны почтамта был пробит неразорвавшимся снарядом, который остался лежать на мостовой.
Дом тестя на площади Стефана — ради него я и предпринял эту разведывательную операцию — все еще стоял на своем месте. Их бункер, напротив, выдержал множество попаданий и даже не развалился. Между первым и вторым налетом мужчины отправились разыскивать свои дома и вернулись к женам с сообщением: «Дома больше нет».
Кирххорст, 7 января 1945
Меланхолия. Перед пробуждением видел сон о Келларисе. О нем я тоже вспоминаю ежедневно, — чего бы я только не дал, если бы он смог снова увидеть свет Божий, обрести духовную и физическую свободу, пусть даже его здоровье и было бы при этом подорвано навсегда.
На глубоком болоте между Кольсхорном и Штелле стоит одинокая хижина, откуда некий солдат при ночных налетах пускает «рождественские елки», дабы английским эскадрам инсценировать сигнал бомбового удара их флагманов. Вчера Александр назвал это «громоотводом» — отличное сравнение для ребенка.
Начал первый том «Истории кораблекрушений» Деперта, Париж, Третий год Республики. Речь там сначала шла о зимовке Баренца и его команды в 1596/97 годах у Новой Земли. Схватки с белыми медведями, при несовершенстве ружей эти звери весьма опасны. Эти бои дают представление о встречах человека с крупными животными в доисторические времена. Печень белого медведя описана как ядовитая; вкусившие ее страдают сильнейшим, почти смертельным заболеванием с отслоением кожи, От цинги помогает Cochlearia, которая даже тяжелейшие формы вылечивает за два дня. В качестве отличного средства упоминается также «растущая на земле сушеная слива» — думаю, что речь идет о клюкве.
Кирххорст, 8 января 1945
Продолжаю кораблекрушения. Восемь английских матросов, китоловы, в 1630 году оторвались от своего судна «Salutation»[314] и были вынуждены зазимовать в Гренландии. Они обустроились в хижине, приспособленной для варки печени, и питались в основном шкварками, целые горсти которых остаются при вытапливании китового жира; из китовых костей изготавливали капканы и ловили ими лисиц. 3 октября солнце исчезло и вновь появилось только 3 февраля. 28 мая 1631 года корабль вернулся.
Описание принадлежит матросу Пелхэму, одному из восьмерых. Встречая такие имена, я изредка вспоминаю о желании, высказанном Фридрихом Георгом в одном из наших ночных разговоров: создать регистр катакомб, где можно было бы найти имя любого человека, однажды блуждавшего по этой земле, приложив к каждому небольшой очерк его жизни. Кто знает, может быть, такой регистр уже существует? В сфере абсолютного он, возможно, всего лишь крошечный листок с иероглифами: временны́е фигуры похожи друг на друга и передают жизнеописание всеобщего человека. Миллионы книг, когда бы то ни было написанных, они сокращают до двадцати четырех букв.
По сводкам, вчерашний налет разрушил Лангенхаген. Трупы из этого места отнесло к отдаленному автобану. Несколько бомб разорвалось также поблизости, в окрестностях Альтвармбюхена.
От Эрнстеля все еще нет писем.
Кирххорст, 9 января 1945
День смерти моего дорогого отца, дата, которую я всегда буду помнить.
Продолжал кораблекрушения. Зимовка английского капитана Томаса Джеймса на острове Чарлтон в Гудзоновом заливе. Из-за цинги выпадают зубы, распухают десны. Чтобы иметь свежую зелень, на закрытом пространстве высевают горох. Использование для питья талого снега ведет к заболеваниям. Поэтому выкапывают колодец, вода в котором кажется им «такой же мягкой и питательной, как молоко». Возвращение после множества смертей и потерь. Картины этих страданий подействовали на англичан столь ужасно, что они в течение тридцати лет уклонялись от арктических экспедиций.
