Конечно, холодильники были полными весьма условно. Они забивались всем, что удалось достать, — нужным и ненужным. Хватали не то, что хотелось купить, а то, что «выбрасывали» на прилавки.
К концу брежневского правления Советский Союз по урожайности зерновых занимал 90-е место в мире, а по урожайности картофеля — 71-е место, отставая даже от среднего уровня развивающихся стран!
«Ненормальное давно и незаметно стало нормальным, — записал в дневнике, на который уже приходилось ссылаться в этой книге, Игорь Дедков. — Мы молчаливо допустили, что каждый день можно обойтись без молока, без хорошего чая, без масла. Без какой-нибудь ваты, без электрических лампочек. Без батареек. Без свободы выбирать одного из двух. Без свободы писать письма, огражденные от перлюстрации. Без многих других свобод…
Допускали, что все нормально. Потому что мы имели в виду возможные худшие варианты. И только потому мы говорили: все хорошо!»
Но две аксиомы точны.
Все голосуют за… На выборах в бюллетене красовалась лишь одна фамилия. Можно было ее вычеркнуть. Но практически никто этого не делал! Боялись? Считали, что, опуская бюллетень в ящик, исполняют важное государственное дело?
Скорее воспринимали выборы как маленький праздник в череде серых будней. На избирательный участок приходили семьями, с детьми. Милиционеры и члены избирательной комиссии были непривычно любезны. Играла музыка. Торговали бутербродами с копченой колбасой, которую в магазине не купишь. Жалко, что ли, проголосовать?..
Страдала и негодовала мыслящая публика. Известный прозаик Юрий Маркович Нагибин писал в дневнике 4 февраля 1969 года: «Я никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи. Я близок к умопомешательству от газетной вони, я почти плачу, случайно услышав радио или наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя. Как пройти сквозь все это и сохранить себя?»
Никто не работает… С одной стороны, зарплату регулярно получали даже принципиальные бездельники, даже в убыточном хозяйстве. С другой — умелый и усердный работник фактически не поощрялся. Прилично заработать, да еще и превратить ассигнации в нужный товар можно было лишь неофициально.
Распределение из-под прилавка, ситуация, когда не зарабатывали, а добывали, когда не честный труд, а место во власти или связи давали какие-то блага, — все это воспитывало привычку ловчить и обманывать. Честное и успешное хозяйствование было невозможно, воспринималось как глупость.
Нарастало ощущение неравенства, особенно когда перебои с поставками продуктов стали постоянными. Москвичи, томившиеся в очередях, вызывали зависть у остальной России, где и в очередях-то стоять было бесполезно: все по талонам. Классическое «Понаехали!» первоначально относилось к русским же людям, потянувшимся из провинции в столицу за едой.
При Брежневе высшее чиновничество перестало таиться, привыкло жить на широкую ногу и не стеснялось это демонстрировать.
В стране было больше девятисот общесоюзных, союзно-республиканских и просто республиканских министерств и ведомств. В Совет министров СССР входило 115 (!) человек, поэтому в полном составе собирались лишь раз в квартал.
Пока чиновники наслаждались своими привилегиями за непроницаемым забором, общество как бы ничего не ведало. На тайное неравенство не обижаются. А когда разница в уровне жизни стала бросаться в глаза, это породило всплеск злобы и ненависти.
Образованная публика полагала, что миллионные толпы, выходившие на улицы в перестроечные годы, желают демократии и равных возможностей. А в реальности большинство требовало справедливости в самом архаическом ее понимании: дайте доброго и справедливого начальника, пусть он будет какой угодно самовластный, лишь бы следил за тем, чтобы всем доставалось поровну!
Общество требовало социального равенства. А перестройка и последовавшие перемены в политике и экономике, напротив, привели к еще большему расслоению. Причем, как никогда, очевидному, зримому, больно ранящему и потому особенно обидному.
Леонид Ильич ушел из жизни 10 ноября 1982 года.
Его жена Виктория Петровна вставала в восемь утра — в это время ей вводили инсулин. Когда она проснулась, Леонид Ильич лежал на боку, и она решила, что муж спит. Когда сотрудник охраны пришел его будить, он обнаружил, что Брежнев умер. Пытался, как учили, делать массаж сердца. Но все было бесполезно. Леонид Ильич ушел в мир иной во сне, спокойно и без страданий. Такая кончина всегда считалась счастливой.
Отчетливо помню: мало кто помянул его тогда добрым словом. От симпатий к Леониду Ильичу ничего не осталось. Страна от него устала. Казалось, Брежнев перешел в анекдоты. В любой компании в те годы находился человек, который под общий смех довольно похоже подражал его манере говорить.
Но прошли годы. То, как тогда жили, думали и чувствовали, быстро забылось. Отношение к Леониду Ильичу стало меняться. Пришли к выводу, что и «застой» был не так уж плох и Брежнев сыграл положительную роль в истории страны.
Чем дальше уходит та эпоха, тем больше тех, кто воспринимает Брежнева как символ утерянных спокойствия и надежности, стабильности и справедливости — всего того, чего сильно не хватало нашему народу на протяжении последних лет. Торжествует такая точка зрения: брежневские времена были совсем не так плохи, страна успешно развивалась и сейчас проживаем брежневское наследство, а недостатки можно было исправить…
В реальности все восемнадцать лет его правления происходил упадок страны, который мог стать необратимым. Вот почему искать что-то позитивное в брежневской эпохе бессмысленно. Это прошлое и есть почва нынешних неуспехов и неудач. Брежнев окончательно загнал страну в тупик.
Застой и деградация были следствием не брежневских недугов, а неизбежного провала политической и экономической модели. Дряхление генерального секретаря скорее его символизировало. Сменявшие друг друга старцы на трибуне мавзолея — можно ли придумать более зримую метафору упадка советского строя?
Однако возможность пожизненно править страной такая система обеспечивает. Если бы врачи 4-го Главного управления (медицина для начальства) при Министерстве здравоохранения СССР владели секретом бессмертия, то Леонид Ильич Брежнев, вполне возможно, правил бы нами и по сей день…
Аппарат ЦК составлял длиннейший перечень «писем и телеграмм, поступивших в адрес Виктории Петровны Брежневой с выражением соболезнований в связи с кончиной» ее мужа и пересылал вдове домой. Но и ее жизнь, по существу, кончилась. Впереди были только огорчения, неприятности и страдания.
