— Ну, вот: когда Миша пришел и сказал — «давай поедем», нас схватил Яша Бронштейн, сценарист. Он делал тогда так называемое «киргизское» кино. Это была такая великая волна. Он, Кончаловский и еще кто-то работали над этим. Он сказал: «Ребята, мы, конечно, едем! (А был он очень близким Мишкиным другом.) Но не в Израиль». Я ему говорю: «Это еще что такое?! Мы должны ехать туда, куда нас зовет наш сионистский долг, наш народ и тетя Циля, которая нам прислала приглашение!».
Это особая история, кстати, с ОВИРом. «Тетя» в конце концов оказалась дядей. Я объясняю в ОВИРе: «Это самый близкий мне человек!». Инспектор смотрит на меня язвительно и спрашивает: «А как зовут вашего дядю?». Я говорю: «Там написано». — «Ну так повторите — как его зовут?» — Я говорю: «Вы издеваетесь надо мной: что, я не знаю имя моего дяди — мужа тети Цили?!» Она говорит: «Идите, идите, Суслов. Получите ответ. Мы знаем эти дела». Было ужасно смешно… И страшно: а вдруг не пустят?
Они и не пустили. А потом они все же меня выпихнули, с беременной женой. Кстати, наш сын — первый ребенок эмиграции нашей волны, родившийся здесь буквально через неделю после нашего приезда. Сейчас ему 24 года. Он родился в Кливленде, Огайо. Так сказать — кливлендянин. Сейчас он закончил университет в Вашингтоне и приехал в Лос-Анджелес искать счастья и карьеры в Голливуде.
— Подавая документы на выезд, ты оставался в «Литературке»?
Мы оба хорошо помнили, что сопутствовало подобным заявлениям в те годы, и ответ его я почти предвидел.
— Нет. Я поступил очень порядочно. Дело в том, что мой предшественник, Витя Перельман — сейчас он здесь издает журнал «Время и мы», а тогда он был заведующим отделом в «Литературке», — подал на выезд прямо с этого места. И был невиданный, чудовищный скандал. Но Витя хотел создать паблисити, чтобы под это его выпустили. И что они, мерзавцы, сделали? Они его задержали и еще выгнали с работы в «Литературке» 50 внештатных евреев. В том числе, помнится, Белоцерковского, профессора Янова и других.
Множество людей потеряло из-за этого работу. Я не хотел такого повторения и не хотел подводить моих товарищей. Так что сначала я подал заявление об уходе. Я сказал, что очень устал, и врачи советуют мне отдохнуть. «Если вы хотите отдохнуть, мы вам сейчас путевку дадим в Ессентуки или в Сочи. Идите, Илья, отдохните!» А больше всего за меня переживал мой лучший враг и лучший друг Артур Сергеевич Тертерян, заместитель главного редактора «Литературной газеты»…
Мы с братом решили подать в одно время. А Мишка работал тогда на «Мосфильме» главным кинооператором картины. Мне дали две недели, как положено, и Мишке тоже. Подходит ко мне ответственный секретарь «Литгазеты» Горбунов и говорит: «Слушай, старикан. Я тебя вычислил. Ты едешь в государство фашистского типа Израиль». Я говорю: «Это что такое, да как вы смеете! Это провокация!» — «Да ладно тебе… Если Суслов с «Мосфильма» и Суслов из «ЛГ» подают одновременно на увольнение, значит, они едут в государство фашистского типа Израиль!» Я говорю: «Вот и ложь! Вот и неправда! Мишка тоже заболел и тоже нуждается в отдыхе и покое. Два брата-дегенерата нуждаются в покое. Им надо отдыхать в доме отдыха «Дубулты».
Но Чаковский был мне так благодарен за то, что я ушел! Он понял, что я хотел создать расстояние между собой и «Литературной газетой». Понимаешь, когда из КГБ позвонят Чаковскому, он скажет: «Какой Суслов? У меня нет никакого Суслова». — «Ну, тот, который в «12 стульях» работает». — «Ах, этот! Так он давно ушел. Давайте даже разговаривать не будем об этом». В общем, он мне был ужасно благодарен. Он приходил к доктору Файну, который сейчас профессорствует здесь, и говорил: «Я никак не могу понять, чего ему не хватает? Почему такие люди, как Суслов, должны уезжать?». А Сёма Файн ничего не мог объяснить, он и сам готовился к отъезду.
Когда я увольнялся, Чаковский позвал меня в свой кабинет и сказал: «Илья, я вам ужасно благодарен. Спасибо за работу. Я не знаю, что бы мы без вас делали. Позвольте мне вам преподнести небольшой подарок», — и протянул мне маленький ящичек. Я посмотрел — это были кубинские сигары. Я не курил сигар, а Чаковский обожал их. Я ему сказал: «Большое спасибо, Александр Борисович! Желаю вам счастья и здоровья! Я был счастлив работать в «ЛГ» даже при вашем участии и при участии всей нашей замечательной власти». Он сказал: «Вы можете закрыть свое хайло?». Я сказал: «Считайте, что я этого не говорил». И мы разошлись очень красиво.
А теперь — продолжение с этим ящичком сигар, пока я не забыл. Я положил его среди своих книг, мне тогда, в 1974 году, разрешили вывезти мою библиотеку. Собралось около 300 книг с автографами, подаренных мне авторами: я был литературный начальник, и они все дарили мне свои книги с автографами. Спустя много лет, в Америке, я обнаружил среди книг аккуратный деревянный ящичек с сигарами. Я стал думать, что бы с ним сделать.
В Вашингтон я езжу на метро. Однажды, выходя из метро, чтобы взять свою машину и поехать домой, я увидел сигарный магазин. Я зашел и говорю хозяину: «У меня есть сигары. Я хочу знать, что они стоят». Он говорит: «Приносите!».
На следующий день я взял их с собой в машину и заношу продавцу сигар. Тот смотрит на них безумными глазами и спрашивает: «Что вы хотите с ними делать?». Я говорю: «Я не знаю. Я хочу их продать».
— «Кому вы хотите продать?».
— «Любому, кто купит их у меня».
— «А сколько вы за них хотите?».
— «Вот это я и хочу выяснить».
— «Но они — кубинские, в Америке этого делать нельзя. Вы случайно не агент ФБР?».
— «Нет», — говорю. «И вы не подосланы с контрабандой?»
— «Это не контрабанда. Эти сигары сделаны 25 лет назад. Вот какой-то там штампик, и там написан год изготовления».
Я вижу — его всего колотит, будто он никогда таких не видел. Там лежали сигары, вручную скрученные. Я их, правда, не раскрывал, кто знает, может, там уже от них одна пыль осталась. Он говорит: «Я их у вас куплю». Я говорю: «Пожалуйста! Сколько вы мне за них дадите?». Он говорит: «Давайте посмотрим каталог». Он открывает иностранный каталог — эти сигары продаются по всему свету, кроме Америки, потому что у нас на кубинские сигары эмбарго. В английском каталоге штука таких сигар стоит где-то 5 англ. фунтов, это 10 долларов приблизительно. Значит, то, что у меня есть, стоит 250 долларов.
Он говорит: «Плачу!», вынимает наличными 250 долларов, берет у меня эту коробку и прижимает ее к груди. И я иду домой рассказать о том, как я из ничего сделал 250 долларов. Я доволен, я счастлив и рассказываю своей родне. Потом я задумался. Что я наделал? Я отдал их по 10 долларов за сигару, в то время как я слышал или видел по телевидению рекламу: какой-то босс курит сигару, у него ее вырывают и бросают, а он кричит: не смей этого делать, она стоит 70 долларов! А я отдал за 10. Значит я, как всегда, продешевил. Из этого я сделал вывод, что бизнесмена из меня не получится, что мне лучше не бизнесом заниматься, а работать на государство — что я всю жизнь и делаю.
