В те годы Ницше чувствовал свое полное единство с великим пессимистом; но именно «чувствовал» – это было во многом делом чувства: то, что говорил Шопенгауэр, было созвучно тому, что желал услышать Ницше. Это было действительно так, чему подтверждением служит его увлечение в ту же пору «Историей материализма» Фридриха Альберта Ланге. Эту книгу Ницше прочел летом 1866 г. В письме Герсдорффу от 16 февраля 1868 г. (то есть приблизительно через 18 месяцев после знакомства с книгой Ланге) он рекомендовал ее другу в самых лестных выражениях: она «дает несравнимо больше, чем обещает название» и является «сущим кладом, куда можно заглядывать, перечитывая снова и снова». Он обращается к «материалистическому течению нашего времени, естественным наукам, включая теорию Дарвина… этическому материализму, манчестерской теории», основные положения которых изложены в книге. Он намеревался посетить Ланге, но так никогда и не собрался, и, когда в 1887 г. вышло новое издание «Истории материализма», он купил экземпляр и перечитал снова. Нужно заметить, что взгляды Ланге не просто отличаются от философии Шопенгауэра, но абсолютно несовместимы с ними и противостоят им. Если Ланге прав, то Шопенгауэр не прав, и наоборот. Ницше обладал способностью восхищаться обоими одновременно, поскольку доводы Шопенгауэра были преимущественно эмоциональны, тогда как Ланге опирался на интеллект; или, говоря иначе, Шопенгауэр предлагал цельное мировоззрение, которое можно было полностью принять или отвергнуть только всем своим существом, тогда как Ланге всего лишь обсуждал философию.
В лейпцигский период в работах Ницше появляются также некоторые идеи, которые он будет развивать в будущем. Две из них наиболее примечательны. Он провел исследование Гомера и Гесиода и их легендарного «соперничества»
и на этой основе получил первые свидетельства того, насколько важно было понятие агона, или соревнования, в развитии греческой культуры – озарение, приобретшее колоссальное значение, когда позже Ницше собирал примеры того, как можно достигнуть власти косвенными путями. Первая часть очерка о Диогене, опубликованная в 1868 г., содержала в качестве эпиграфа цитату из Пиндара: «Стань тем, кто ты есть!» Ницше принял этот лозунг как свой личный; он процитирован как одна из «гранитных сентенций», завершающих третью книгу «Веселой науки»:
«Что говорит твоя совесть? «Ты должен стать тем, кто ты есть» (ВН, 270)
и свою автобиографию (1888) он озаглавил: «Ecce Homo: как человек становится тем, что он есть» (вар.: «…как становятся самими собою»).
Ницше и Эрвин Роде были почти ровесниками. Роде, сын гамбургского доктора, родился 9 октября 1845 г. Он попал в Лейпциг примерно в одно время с Ницше, и познакомились они, когда Роде вступил в Филологическое общество. Ницше описывает его в письме Герсдорффу в сентябре 1866 г. как «очень умного, но упрямого и своенравного парня» (замечание по принципу «говорил горшку котелок»). Между ними установилась прочная дружба в пасхальный семестр 1867 г., а в августе следующего года им предстояло долгое совместное путешествие на каникулах. Время шло, вкусы их развивались в тесном согласии, и вскоре их объединила любовь к греческой античности, увлечение Шопенгауэром и преданность Вагнеру. Ницше говорит, что оба они также питали неприязнь к «изыскам и тщеславию» филологии. В течение десяти лет их дружба не ослабевала; она угасла в связи с неспособностью Роде понять эволюцию Ницше примерно после 1880 г., и к 1886 г., когда состоялось их последнее свидание, они уже были совершенно чужими друг другу людьми. На следующий год Ницше попытался восстановить отношения, но Роде не пожелал этого. По его письмам, адресованным людям, которые были знакомы также и с Ницше, мы можем проследить, как Роде постепенно становился все более и более нетерпим к образу жизни Ницше, казавшемуся ему порочным, и к неординарности его образа мысли. «Что ему действительно нужно, – взорвался он, прочтя «По ту сторону добра и зла», – так это найти хорошую работу!»[20] Замечание обличительное и вполне понятное. Сам он продолжал добиваться признания в той области, которая наиболее отвечала способностям обоих; кроме того, он женился и завел семью, обустроился. Ницше, наоборот, казалось, удалился в горную цитадель, откуда время от времени вбрасывал в мир свои туманные книги, которым предпосылал грандиозную рекламу; у него не было ни семьи, ни работы, ни привязанностей, ни ответственности; в книгах он кичился своим одиночеством, в письмах скорбел о нем. К жизни, которую он прежде вел и которую продолжали вести его друзья, он теперь не испытывал ничего, кроме отвращения, и презрение ко всему, что в основном наполняет человеческую жизнь, казалось, витало над всем, что он писал. Если ко всему этому добавить прогрессирующий эгоизм Ницше, мы без труда поймем отступничество Роде: он был просто в ярости от поведения бывшего друга.
В 1866 г., когда они познакомились, Роде был довольно замкнутым молодым человеком, который редко выражал свои чувства открыто. В этом он признается Ницше в рождественском письме 1868 г., позволяющем нам судить обо всей глубине чувства их взаимной привязанности:
«Лучшими часами жизни я обязан только тебе; если бы только ты мог заглянуть в мое сердце и узнать, как я благодарен тебе за все, что ты дал мне; ты открыл для меня благословенную страну чистейшей дружбы, которую я раньше наблюдал лишь со стороны, с сердцем, жаждущим любви, как заглядывает бедное дитя в богатый сад. Я, который всегда был одинок, теперь чувствую себя единым с лучшим из людей; и тебе трудно будет постичь, как сильно это изменило мою внутреннюю жизнь».
Ответные письма Ницше полны торжественных заверений в дружбе и выстраивании планов на будущее, которые им хотелось пережить вместе. В те времена друзья полагали, что предстоящая им карьера непременно пойдет параллельно, и обсуждали конкретные предприятия, которые можно осуществлять совместно, и самым прекрасным из них казалась поездка в Париж, о которой мы уже упоминали. Письмо Ницше к Роде от 16 января 1869 г., в котором он сообщает о вероятности своего назначения в Базель, трогательно своим искренним волнением, когда он пытается убедить друга, что не в его силах так просто отказаться от этого назначения, даже если при этом пострадает столь дорогой их сердцу план.
В августе 1867 г. Ницше и Роде вместе отправились на каникулы в Богемский Лес. Будучи там, писал Ницше, они услышали о «концерте Zukunftsmusik» (музыки будущего) под управлением Листа. Термин «музыка будущего» был журналистским искажением названия одного из основных теоретических произведений Вагнера «Das Kunstwerk der Zukunft» («Произведение искусства будущего»), в котором он изложил свои основные идеи относительно союза искусства музыки, драмы, живописи и пантомимы во «всеобъемлющем (тотальном) произведении искусства». Журналисты-современники – одни по недобросовестности, другие по неведению – распространяли версию о том, что Вагнер защищал свою ужасную музыку, полагая, что два столетия спустя она покажется прекрасной. Поэтому термин Zukunftsmusik воспринимался как насмешка, и тот факт, что Ницше использовал его, означает, что летом 1867 г. он все еще не проникся уважением к Вагнеру. Но он пытался: позже в том же году он исполнял переложение для фортепьяно «Валькирий», по его словам, с «очень смешанным чувством». Должно быть, он и после этого неоднократно экспериментировал, вплоть до 28 октября 1868 г., когда, прослушав исполнение прелюдий к операм «Тристан» и «Мейстерзингер», он наконец заявил о перемене своего отношения к Вагнеру.
«Мне представляется, невозможно сохранять критически холодный ум, когда дело касается этой музыки, – в тот же день в восхищении писал он Роде. – Во мне трепещет каждая клеточка, каждый нерв, я никогда не испытывал такого продолжительного чувства восторга, какой испытал, слушая последнюю увертюру (то есть прелюдию к «Мейстерзингеру»)».
Он попался, но, возможно, вскоре сумел бы высвободиться, если бы не встреча с Мастером лично ровно через одиннадцать дней после его экстатического опыта. Вагнер тогда переживал один из наиболее оживленных домашних кризисов, бесконечная череда которых придает его биографии, написанной Эрнстом Ньюманом, столь развлекательный характер и внушительный объем; он сбежал из дому и укрылся в Лейпциге, где проживал со своей сестрой Оттилией и ее мужем Германом Брокгаузом (потомком издателя трудов Шопенгауэра). Естественно, место его пребывания не составило бы ровно никакого секрета, если бы газетчики пронюхали о том, что он в Лейпциге, поэтому он соблюдал строгое инкогнито, и только близким друзьям семейства позволялось видеться с ним. Одним из таких близких друзей была фрау Ричль, которая однажды присутствовала на вечере, где Вагнер исполнял на фортепьяно «Победную песнь» Вальтера из оперы «Мейстерзингер». Она заметила, что уже знакома с этой музыкой через одного из студентов своего мужа, горячего поклонника Вагнера. Рихард выразил удовольствие и сказал, что хотел бы повидаться с этим молодым человеком, если это возможно. В итоге, когда в полдень 6 ноября Ницше вернулся на свою квартиру, он обнаружил, что его ждет адресованная ему записка от приятеля, студента Эрнста Виндиша: «Если хочешь познакомиться с Рихардом Вагнером, приходи в «Театральное кафе» в 3.45». Виндишу доверили передать ему приглашение в дом Брокгаузов, взяв с получателя клятву о соблюдении тайны.
