короткий митинг.
— На моей родине, — говорил Мирзо, — в горах Памира, водятся шакалы. Их выслеживают и уничтожают. Но шакал в горах не такой опасный, как фашистский зверь. Мы увидели, на что он способен. Мы запомним этот ров! Мы предъявим фашизму полный счет! Будем беспощадно бить врага и будем спешить, чтоб скорей освободить советскую землю, не дать совершиться новым преступлениям гитлеровских шакалов!
Той же дорогой вел Юрий Дронов пулеметный взвод в свое расположение. Вел и чувствовал, как новая скрытая сила наполнила солдатский строй.
Южные теплые ветры пригнали дождевые облака. И без того сырая земля после стаявшего снега набухла, как тесто на дрожжах. Прошли дожди, вода смешалась с черноземом, и почва превратилась в непролазную грязь. Колесные машины стали, забуксовали и гусеничные вездеходы. И даже повозки не двигались; несчастные лошади рвали постромки, вылезали из упряжи, но ни они, ни ездовые ничего не могли сделать, чтоб сдвинуть с места увязшие в грязи повозки… Распутица, бездорожье стали серьезным препятствием на пути наших войск.
В полосе боевых действий 97-й гвардейской стрелковой дивизии наступило короткое затишье. Части готовились к новым боям, пополнялись людьми, техникой, наскоро устраивали свой фронтовой быт.
Возмужали и окрепли бойцы пулеметного взвода гвардии младшего лейтенанта Дронова. Мирзо Бобаджанов стал младшим сержантом, командиром расчета. Для военного человека даже небольшое продвижение по службе — приятное событие. Тепло поздравил Дронов своего подчиненного.
— Выучил на свою голову, — пошутил он при этом, — скоро и меня сменишь.
— Спасибо вам за все, — искренне сказал Мирзо. Он был в той же шинели, в какой пришел из госпиталя, а на плечах красовались новенькие погоны с двумя малиновыми лычками на каждом. — Учиться у вас не перестану, и если буду день и ночь учиться, все равно вас не догнать.
— Не прибедняйся. Цыплят по осени считают. Слышал такую русскую поговорку?
— Слышал. Хорошие слова. Осень — хорошее время. У нас много фруктов собирают осенью. Урюк, инжир, гранат, персик, лимон. Вот разобьем фашистов, приеду в Ура-Тюбе, пришлю ящик цитрусовых. Наедитесь за всю войну.
— Хорошо, дорогой Мирзо. А я тебе пришлю мешок картошки. Ты любишь картошку?
— Сейчас все любишь. Кухня отстала, нет картошки, концентрат варим.
— А как на вашем языке «картошка» будет?
— Так и будет — картошка.
О картошке Дронов заговорил неспроста. В распутицу подвоз продуктов сократился, питаться порой приходилось, как говорили солдаты, «чем бог послал». А «богом» тогда была авиация. Случалось, продукты для бойцов переднего края сбрасывались с самолетов. Одним словом, поварам было не до выбора, а солдатам не до жиру: весь ассортимент составляла либо одна крупа, либо одна картошка.
Вот тогда картошку и стали именовать-величать всякими ласковыми словами: «мать-кормилица», «фронтовая бурёнка», «дорогая бульбочка»… Во взводе Дронова даже конкурс устроили: кто больше назовет блюд, которые можно приготовить из одной картошки.
— Из одной ничего не приготовишь, — сказал кто-то. — Нужна вода, соль…
— Сказал тоже… Вода — не продукт питания, ее с неба не бросают.
Так что воду во внимание не приняли, соль тоже.
— Ну, кто начнет? Считаю по пальцам, — объявил помкомвзвода гвардии старший сержант Николай Симаков.
Начал белорус Тарасевич. Все знали: «бульбочка» — его слабость.
— Картошка «в мундире».
— Раз, — загнул палец Симаков.
— Картошка жареная.
— Два.
— Картофельное пюре, картофельная запеканка, картофельный рулет…
— Подожди, пальцев не хватает! — взмолился Симаков.
— Переходи на запасную обойму, загибай левую пятерню…
Через минуту счет пошел на второй десяток. Любитель бульбы называл все новые и новые блюда:
— Драчена, картофельная бабака…
— А дедка? Ха-ха, — хохотнул Симаков.
— Можно и дедку, в печке всем места хватит, — отвечал Тарасевич под общий смех.
— Тише вы, оккупантов перепугаете, — пытался утихомирить бойцов командир взвода, хотя и сам не мог удержаться от смеха.
Днем Дронова и других офицеров батальона вызвали к комбату. Гвардии майор Ольшевский объявил:
— Получен приказ сменить стрелковый полк на переднем крае. Смену произвести скрытно, ночью. До позиции полка двенадцать километров. Идти придется пешком, готовность к маршу — в шестнадцать ноль-ноль…
В указанное время батальон поротно начал движение. Бойцы несли на плечах и на спинах пулеметы, минометы, противотанковые ружья, винтовки и автоматы, патроны, мины, гранаты, продукты. На каждого пришлось больше пуда. А грязь — по колено. Она засасывала обувь так, что при резком движении от сапога отрывалась подметка. Пожилые, умудренные опытом солдаты, предвидя это, привязали подошвы сапог и ботинок проволокой.
Гвардии младший сержант Бобаджанов удивлял всех своей выносливостью. Он взвалил на себя тело «максима» весом в полтора пуда и нес его, как бревно, перекладывая с одного плеча на другое. В его расчете ребята были крепкие, однако ношу потяжелей взял сам командир, которому по боевому расчету не полагалось носить материальную часть пулемета. И Дронов тоже считал, что командиру расчета нет нужды носить тяжелые части оружия. Они с Бобаджановым не раз говорили на эту тему. Мирзо доказывал, что, во-первых, он агитатор, во-вторых, в расчете почти никогда не бывает полного состава людей, в-третьих… в-четвертых… В общем, всегда брал груз поувесистей.
А тело «максима» все сильней давило на плечи, донимало болью ключицы, сгибало поясницу, вдавливало ноги в грязное месиво, и вынимать их из него было все трудней и трудней. Как только одно плечо немело от боли, Мирзо перекладывал груз на другое, отдохнувшее. А спине и ногам передышки не было. Но лицо Мирзо, покрытое горячей испариной, выражало упрямую решимость. На нем не было того исступления или тупого выражения, какое бывает у людей, выбившихся из сил.
Мирзо замедлял шаги, приостанавливался, дожидался кого-нибудь из пулеметчиков и, когда тот оказывался рядом, говорил ему что-нибудь такое, что могло отвлечь бойца от мыслей об усталости. Бывший учитель, а здесь, во взводе, агитатор, он знал, что такими темами для разговора могут быть дом, семья, вообще — довоенная жизнь, ну и, конечно, успех нашего наступления.
Так шел пулеметный взвод, навьюченный железом, к переднему краю. Шел по раскисшей вязкой дороге, а то и полем, выбирая места повыше и посуше. Через каждый час объявляли привал, и люди, сняв с себя ношу, устраивались, как могли, на отдых. Они собирались группками, вытирали потные лица рукавами шинелей, попыхивали самокрутками, вели разговоры. Кто-то ругал погоду, другой на чем свет стоит проклинал фашистов. На одном из привалов выделился степенный, рассудительный голос Мирзо Бобаджанова:
— Вчера письмо от матери получил. В долинах гор зацвели виноградники и персиковые деревья, зазеленели хлопковые плантации. На поля вышли все женщины, дети и старики. Матери во всем помогает Сабохат.
Посыпались уточняющие вопросы:
— Кто такой Сабохат?
— Кого так зовут?
— Это младший
