Спали не раздеваясь, тем более что стало совсем холодно (не топили!), а на улице уже ниже нуля градусов. Утром мы встали, наскоро поели, оделись потеплее (я, кажется, натянул 2 рубахи, двое кальсон и еще что-то), прослушали сводку. Она была уже близкой к обычному стилю. Сообщалось, что наши войска ведут упорные (или ожесточенные) бои на ближних подступах к Москве, на Волоколамском, Нарофоминском и Можайском направлениях. Значит, города уже сданы, а это совсем близко — рукой подать! Забрали документы и вещи, закрыли дверь. Все! Вернемся ли и когда? Отдали ключи Е.П., попрощались с ней, и она осталась опять единовластной хозяйкой квартиры.
Тоскливо было покидать свой дом, уезжать в неизвестность! Вот спустились по такой родной лестнице, вышли на улицу, немного прошли по Арбату к Смоленской площади, пересекли ее, вышли на Плющиху к трамвайной остановке и стали ждать трамвая. Нашего маршрута, № 15, долго на было. Было пасмурно, хмуро, временами стреляли зенитки, то ближе, то дальше. Тревоги не объявляли. У меня даже закралась мысль, что трамвая не будет и мы вернемся в свою квартиру. Ни тогда, ни тем более позднее я не верил, что немцы возьмут Москву (была какая-то внутренняя уверенность, что Москву ни за что не сдадут!). Но вот подошел, наконец, наш трамвай, мы сели и долго ехали до ближайшей к мясокомбинату имени Микояна остановки. Потом шли по переулкам, встретили в условленном месте тетю и уже с ней пошли дальше, по каким-то задворкам, потом по железнодорожным путям и в конце концов вышли к товарному эшелону. Вот и наша теплушка, где дядя уже разместил свои вещи. Теплушка была обычным товарным вагоном, в котором возили скот на бойню. Вагон вымыли внутри, соорудили полати по обе сторону от двери, установили буржуйку с трубой, выходящей в дверь, уже запасли сколько-то угля. По тому времени это были шикарные условия. Помимо нас и еще одной родственницы в теплушке размещалось еще 3 или 4 семьи сослуживцев дяди. Раззнакомились, делились новостями, слухами.
Из этих разговоров и позже, от очевидцев, я узнал, что творилось в Москве 16–17 октября. С полудня 16 октября вся площадь трех вокзалов, Казанского, Ленинградского и Ярославского, была запружена людьми, яблоку упасть негде. Поезда брали с бою, использовали даже электрички, прицепив впереди паровоз. Служащие вокзалов и милиция с трудом сдерживали этот, временами прорывающийся, поток беженцев. В самом городе все (или почти все) продовольственные склады были раскрыты. Якобы было указание открыть склады для населения. Все, кто узнал это, услышал, увидел, ближайшие жители бросились на склады. Оттуда мешками тащили муку, крупы, сахар, ящики с провизией, связки колбас, кому что досталось. Вакханалия кончилась только 17-го к вечеру. Многих директоров потом засадили, расстреляли, так говорили, хотя в печати об этом ни слова! Тетя потом рассказывала, что у них на работе, в ветеринарной лаборатории Асколи, позавчера (перед паникой), поздно вечером 15-го, собрали актив на партсобрание и сообщили, что немцы прорвались к Москве, положение неясное, всем надо эвакуироваться, захватив, кто может, часть оборудования лаборатории. Тете под расписку выдали микроскоп, который впоследствии очень пригодился в ветлечебнице. Такие собрания были на всех предприятиях и в учреждениях. Всех уволили. Там, где был хоть какой-либо транспорт, его использовали для эвакуации людей и оборудования. Оснований для паники было хоть отбавляй!
Пока устраивались, стемнело, наступил вечер. Только перекусили всухомятку, запивая чаем, приготовленным на буржуйке, как раздался знакомый и, увы, ожидаемый вой сирен воздушной тревоги. Большинство народу залезло в теплушки, часть расположилась у вагонов, тревожно наблюдая за небом, готовая нырнуть под вагоны, если рванет рядом. Кругом пути, пути и пути, спрятаться больше негде. Зато обзор отличный и слабая надежда: сюда вряд ли сбросят, кругом пустошь, только линии и линии да одинокие вагоны на путях. Я вылез из теплушки и стал наблюдать. Заполыхало небо, сначала отдаленно, потом ближе, ближе, лучи прожекторов непрерывно шарили в небе. Грохот зениток приближался. «Смотри, поймали!» — закричали несколько голосов. В перекрестии двух, а затем нескольких прожекторов, на фоне абсолютно черного ночного неба, довольно высоко медленно, словно сонная муха, двигался бомбовоз, вокруг которого вспыхивали пучки разрывов, все гуще и гуще. Казалось, что он неуязвим. Грохотали зенитки, сыпались осколки, а бомбовоз все двигался и двигался. На земле вспыхивали, правда редко, разрывы бомб и то тут, то там, разгорались пожары от зажигалок, которые в большинстве вскоре после падения были погашены (противопожарная служба, добровольная и профессиональная, работала хорошо). И тут раздался крик: «Сбили, сбили!» Действительно, самолет накренился и, все ускоряясь, полетел к земле, упав где-то вдалеке, в районе ВДНХ. Вскоре все стихло, налет кончился, прозвучал сигнал отбоя. Я забрался на 2-ю полку теплушки около окошка и задремал. Кажется, была еще 1 или 2 тревоги, но я не вылезал больше. Проснулся от толчка вагона. Прицепили паровоз. Начало светать. Толчок, еще толчок, и мы поехали все быстрее и быстрее. В окошке замелькали знакомые места. Вот платформа Люберцы. Значит, едем по Рязанской дороге! Дальше знакомые остановки: Малаховка, Кратово, Раменское. В окошко видно, как по дороге прочь от Москвы идут небольшие группки и одиночки, все с рюкзаками и вещмешками. Едут редкие машины. Беженцы! Дожили! За Раменским пошли незнакомые мне места, все дальше и дальше от дома! Было пасмурно, к счастью, висела низкая облачность, и вероятность налета на эшелон была минимальна. По дороге, правда редко, попадались сожженные остовы вагонов, уже сброшенные аварийными бригадами в кювет, а под вечер мы остановились прямо напротив длинного состава, стоявшего на соседнем пути и состоявшего из пустых полу- и полностью сгоревших остовов вагонов и платформ. Вот кому досталось! Тихо. Кругом кусты и лесок. Спрыгнул на землю. Из других вагонов тоже попрыгали люди, кто поразмяться, кто в кусты. Впереди под длинным колпаком ярко горел красный свет светофора. Вспомнил коридор в Доме звукозаписи и наши испытания… Зажегся желтый, затем зеленый свет, кто-то крикнул «По вагонам!», паровоз загудел, все попрыгали в свои теплушки, и состав двинулся дальше.
На следующий день следов бомбежек уже не попадалось, напряженное ожидание беды ушло, тоска по оставленному дому усилилась. Навстречу все чаще и чаще стали попадаться эшелоны с войсками и техникой. Шли подкрепления, говорили, что из Сибири и Дальнего Востока. На одной из остановок из соседнего эшелона заглянули бойцы с наивным вопросом: далеко ли немцы? И, выслушав нас, бодро добавили: «Не горюйте, сейчас двинем их, скоро вернетесь». Нет, Москву не сдадут, подумал я в очередной раз, да и многие так считали. Через несколько дней доехали до Сызрани на Волге, долго стояли и затем, переехав длиннющий мост через Волгу, прибыли в Куйбышев (раньше и теперь Самара). Теперь здесь столица! Разгрузились и покинули наш товарный эшелон. Приехали к каким-то родственникам в центре города, там с удовольствием помылись с дороги, перекусили и отдохнули, подстелив пальто на полу, кто в комнате, кто в коридоре. Прослушали сводку с фронта боев. Под Москвой по-прежнему ожесточенные бои на Нарофоминском, Можайском, Волоколамском направлениях, под Калинином (Тверью). Но чувствуется, что немцев задерживают, нет, не видать им Москвы! Взрослые хлопотали о дальнейшем житье-бытье, долго, горячо и помногу что-то обсуждали с хозяевами, а я пошел посмотреть город, набережную, Волгу. Мирно, необычно, ходили трамваи, сновали по своим делам люди. На огромном песчаном пляже за набережной было пусто, никого, и неприятно намусорено. Холодный ветер носил множество обрывков бумаги и какого-то тряпья. Было неуютно, ощущение чужого города, своей ненужности здесь, и я вернулся в дом, где мы остановились. Здесь уже все решилось: мы едем дальше в Уфу, в семью Доценко, к Евгении Захаровне (тете Жене), сестре жены моего 2-го дяди, туда, где сейчас живет в эвакуации дочь моей московской тети. Билеты уже куплены, утром посадка на поезд «Куйбышев — Уфа». Переночевали и рано утром, как мне показалось, к облегчению хозяев, поехали на вокзал.
