инженеров, техников и служащих, казармы для рабочих.
Но наступил 1917 год. Англичане покинули степь с уверенностью, что вернутся сюда. Ревком поставил красногвардейскую охрану у недостроенных цехов. Ревкомовцы были убеждены в обратном: англичане никогда не возвратятся в Карсакпай, народ сам достроит завод и рудники.
В первые после Октября годы, годы гражданской войны и разрухи, о возобновлении работ можно было только мечтать. И мечтали, и верили, и стремились сохранить все, что может пригодиться в ближайшем будущем.
Новое строительство Карсакпая и восстановление связанных с ним горнорудных предприятий началось в 1925 году, за год до первого приезда сюда Сатпаева.
Знакомясь с историей, с геологическими архивами, ведя обстоятельную, научно обоснованную геологическую разведку этого края, Каныш Имантаевич много думал о будущем Джезказгана. И оно, это будущее, все чаще и чаще соединялось в его представлении с очень простым, так хорошо понятным каждому человеку словом «счастье». Несколько лет спустя это слово неожиданно прозвучало в сугубо геологической статье Сатпаева:
«…Те первые фактические данные, которые имеются на сегодня, позволяют считать Джезказганский район тем немногим счастливым районом земного шара, в котором природа… собрала в одном месте… разнообразнейшие богатства недр».
Какими бы увлекательными ни были для Сатпаева московские зимние месяцы с библиотеками и театрами, с интересными встречами, к городской сутолоке он так и не привык, а служба в тресте с бесконечными отчетами и перепиской томила его. Все настойчивее он думал о переезде в Казахстан, в Карсакпай, в степь на постоянную работу.
Наступил 1929 год, вошедший в историю страны как год великого перелома. Он стал переломным и в жизни Сатпаева. Уже в январе он знал, что трест «Атбасцветмет», по существу, ликвидируется и его направляют на постоянную работу в качестве начальника геологоразведочного отдела Карсакпайского комбината.
Ранней весной Каныш Имантаевич вместе с Таисией Алексеевной начал готовиться к отъезду. В степь. На долгие годы. Вещи не особенно обременяли их. Вот только книг собралось довольно много.
Таисия Алексеевна не очень-то хотела расставаться с Москвой, но за мужем она поехала бы и на Северный полюс. Глядючи на него, такого оживленного, энергичного, веселого, она и сама проникалась его верой в будущее.
Светлые чувства, овладевшие ею, слегка омрачились в тот апрельский день, когда они вышли из вагона на перрон станции Джусалы. Да, солнце светило не по-московски щедро, но каким неистовым здесь был ветер. Он подхватывал клубы пыли, хлестал по глазам. Даже на молодую траву — степь начиналась сразу за станцией — прочно лег блеклый налет пустыни.
А Каныш Имантаевич сразу почувствовал себя дома. Он беседовал с встречавшими его людьми так, как будто не расставался с ними. Приметив растерянный взгляд жены, подошел к ней:
— Ты по Джусалы о степи не суди. Нам до настоящих степей еще ехать и ехать.
…После долгой дороги, после пыльного ветра и одиноких мазанок-пикетов с непременным колодцем и сараем для верблюдов заводской поселок в вечерних огнях показался Таисии Алексеевне приветливым и уютным.
Сатпаевых ожидала отдельная двухкомнатная квартира рядом с геологоразведочным отделом комбината. Это приятно удивило Таисию Алексеевну, — муж предупреждал, что в Карсакпае туго с жильем.
Каныш Имантаевич с первого дня погрузился в заботы. Объехал буровиков на стареньком грузовике с изношенным мотором, огорчился, что работали всего-навсего два станка. Без достаточного количества буровых станков, а значит, без буровых мастеров, геологоразведка останется пустым звуком. Донбассовец-буровик Якименко прямо сказал:
— На меня не рассчитывайте, одну зиму перезимовал — вторую не буду.
Сатпаев еще в Москве разузнал, что в Ленинграде есть курсы буровиков, и отсюда, из Карсакпая, списался с ними.
— Хочешь ехать в Ленинград на курсы? Вернешься — мастером будешь, — спрашивал Каныш Имантаевич молодого смышленого казаха Азата из тургайского аула.
И тот с надеждой отвечал:
— Да! — ив тот же день сообщал своим ровесникам-курдасам, что Каныш посылает его в большой город учиться и он будет управлять станком лучше, чем джигит аргамаком.
Аульные джигиты проникались завистью к своему сверстнику, и уже через несколько часов кто-нибудь из них приходил в геологический отдел с просьбой и его послать учиться.
— Друг мой милый, айналайн, — говорил ему Сатпаев, — ты ведь ни одного русского слова не знаешь. Твой курдас немного учился, а ты, видать, только расписываться можешь. Но не печалься, я тебя прикреплю к хорошему мастеру, учись у него и бурению, и русскому языку.
И, видя, что юноша несколько огорчен таким оборотом дела, добавлял:
— Ленинград от тебя никуда не уйдет. Еще успеешь и там побывать.
Джигит теперь смотрел уж не так обескураженно. Он приедет в аул, расскажет, что Каныш Сатпаев уважительно разговаривал с ним, как с равным, и найдутся сверстники, которые в свою очередь позавидуют и ему.
Сатпаев внимательно присматривался к молодежи. Так он приметил в бригаде очень смышленого паренька Егизбека Бейсалбаева. А тут подвернулась возможность как следует подучить его.
— Слушай, Егизбек, алмазные коронки для бурового снаряда будешь чеканить?
— Алмазные? — Егизбек с удивлением посмотрел на Каныша Имантаевича. — Это же драгоценные камни.
— Инженер говорит в шутку, — вмешался в разговор донбасский мастер. — Правда, за границей, я слышал сам, используют алмазы, но у нас до этого еще не дошли.
— Шуткой здесь не пахнет, пошлем тебя, джигит, к американцу на выучку. А потом ты наших ребят научишь. — Каныш Имантаевич лукаво посмотрел и на мастера, и на Егизбека.
Лицо мастера стало непроницаемым. Егизбек же сощурился, напряженно соображая, нет ли здесь какого-нибудь подвоха:
— В Америку? За океан? — И, увидев серьезные глаза Сатпаева, закончил: — Ой, далеко, Каныш-ага. Но, если нужно, я поеду.
— Поедешь, Егизбек. Только пока не в Америку, а в горы Каратау. За двое суток доберешься до свинцового рудника. Дадим тебе удостоверение, денег. В Ачисае сейчас американский мастер обучает буровиков. Понял?
Американец оказался толковым учителем, Егизбек — отличным учеником. Мастера бурения Егизбека Бейсалбаева спустя несколько лет знала вся джезказганская степь.
В семье Сатпаевых хорошо помнят и такой эпизод.
Таисия Алексеевна однажды возвращалась из лаборатории домой. Были ранние сумерки карсакпайской осени.
У крыльца она застала худощавого мальчугана лет тринадцати. В сумеречный час он казался особенно бледным.
— Аже, можно я подмету у вашего дома?..
— Ты иди-ка сперва к нам поешь, — ответила Таисия Алексеевна, — а потом, если уж тебе так хочется, подметешь.
Мальчуган поел, заулыбался — и сразу за метлу.
— Может, какая-нибудь работа у вас найдется? В это время пришел домой и Каныш Имантаевич. Он побеседовал с парнишкой из далекого аула и чуть ли не на следующий день определил его
