До прихода Гитлера к власти я никак не мог понять, почему национал-социалисты так враждебно настроены к еврейскому населению Германии, поскольку я считал евреев обычными немцами, исповедующими лишь другую религию, и никогда не видел какого-то зла с их стороны. Враждебность нацистов к ним представлялась мне иррациональной, бессмысленной. Так, наверное, казалось и большинству остальных немцев.
Несмотря на то что в Пюггене евреи не жили, наша семья давно имела дружественные коммерческие отношения с одним еврейским торговцем из Берлина. До середины 1930-х годов он регулярно приезжал на нашу ферму на грузовике и покупал у нас яблоки. Другим евреем, которого я знал, был местный ветеран войны, инвалид.
В 1933 году министр пропаганды Йозеф Геббельс развернул масштабную пропагандистскую кампанию с широким использованием прессы, направленную против еврейского населения. Геббельс, будучи более образованным человеком, чем Гитлер, не уступал последнему в ораторском искусстве. Нацисты самыми различными способами пытались изобразить евреев эксплуататорами немцев и возложить на них вину за трудности, порожденные экономическим кризисом. Евреев также обвиняли в заговоре, имевшем целью подчинить себе большую часть Германии. То, что многие немцы поверили тому, что читали в газетах и слушали на политических митингах, свидетельствовало о тотальном контроле нацистов над средствами массовой информации и их искусном манипулировании общественным мнением.
Безжалостные обвинения постепенно убедили основную массу немцев в том, что евреи являются главными врагами общества. Хотя я не разделял антисемитских взглядов, меня не особенно интересовало то, что происходило в ту пору с немецкими евреями. Под воздействием нацистской пропаганды многие немцы вроде меня достаточно равнодушно относились к постоянно ужесточавшимся мерам, которые предпринимались в отношении еврейского населения в те далекие годы.
1936–1939 годы
7 марта 1936 года мы услышали радиосообщение о том, что Гитлер отдал приказ немецким войскам занять Рейнскую область, территорию, граничившую с Францией. В соответствии с условиями Версальского договора эти земли были объявлены демилитаризованной зоной. Диктор также пересказал речь Гитлера и описал подробности ввода войск на названную территорию. Несмотря на то что это было установление полного суверенного контроля над немецкими землями, данное действие пробудило в жителях Германии гордость за восстановление попранного достоинства нации, униженной другим государством. Не встретив сопротивления французов, эта военная операция увеличила популярность Гитлера в обществе.
Когда мы в середине 1930-х годов ходили в кино, то перед показом фильмов смотрели документальную хронику, в которой демонстрировались многолюдные митинги и торжественные шествия членов нацистской партии. Моим родителям удалось увидеть воочию нацистскую помпезность, когда в 1936 году они побывали на Олимпийских играх в Берлине. Наша семья и многие другие немцы считали, что подобные зрелища являются разновидностью пропаганды, прекрасно понимая, для чего все это делается. Тем не менее вполне возможно, что мы наивно полагали, будто наши отношения с иностранными государствами, особенно соседними, улучшатся, если они увидят мощь и успехи обновленной Германии.
Многие немцы продолжали испытывать неприязнь к Великобритании и Франции за изоляцию и унижение Германии, являвшейся частью цивилизованной и сильной Европы. Мы также ощущали угрозу, исходившую от коммунистического режима Советской России, казавшегося нам варварским и отсталым. Несмотря на то что безопасность Германии гарантировалась увеличенной численностью вермахта, которая превышала ограничения, определенные Версальским договором, Гитлер добился того, что мою родину стали опасаться, вместо того чтобы испытывать к ней уважение и питать добрососедские чувства.
С увеличением численности вермахта стремительно ускорился курс его боевой подготовки, и мы стали свидетелями возросшей активности наших вооруженных сил. 21 сентября 1936 года немецкая армия провела самые крупные после Первой мировой войны учения, в которых участвовал и мой двоюродный брат Генрих. В этой учебной операции целая дивизия всего за одну ночь была переброшена моторизованным транспортом с берегов Рейна на восток, к реке Одер. Генрих позднее рассказывал мне, что из-за нехватки грузовиков пришлось конфисковать у гражданского населения личные машины.
В шестнадцатилетнем возрасте я с восторгом относился к армии и боевой технике и живо интересовался подобными демонстрациями военной мощи. Стоя возле нашего дома, я подолгу мог наблюдать за длинной колонной машин, везущей солдат и артиллерийские установки, которые с грохотом мчались по главному шоссе мимо фермы. Желая стать солдатом, я еще не понимал, что нацистский режим постепенно ведет Германию к новой войне.
К этому времени мои мысли также стали занимать и представительницы противоположного пола. За год до этого я совершил в одиночку путешествие на поезде в Нордхаузен, к нашим родственникам. Там я познакомился с моей двоюродной сестрой Рут. Через два года она совершила ответный визит и побывала у нас дома, в Пюггене. Наши отношения переросли в первое романтическое увлечение, ограничившееся, впрочем, лишь несколькими невинными поцелуями. В знак моей любви к ней я обычно оставлял шоколадную конфету на ее постели в нашей гостевой комнате.
После того как мне исполнилось шестнадцать, я попросил родителей оплачивать еженедельные уроки танцев, которые устраивались для группы желающих в Беетцендорфе. Поскольку в школе мы не имели возможности общаться с девушками, такие танцевальные классы были одним из тех немногих мест, где юноши и девушки одного возраста могли встречаться за пределами своей общины. Таким образом, можно было видеться с девушками из других мест и завязать с ними более близкие отношения, которые в ту пору следовало держать в тайне.
Обучаясь вальсам, полькам и другим популярным в те дни танцам, я познакомился с красивой девушкой по имени Хильда, жившей в соседней деревне Аудорф. Поскольку встречаться на людях согласно тогдашним нравам не разрешалось, нам приходилось держать наши отношения в тайне от ее родителей. Хотя моим родителям было известно, что я встречаюсь с какой-то девушкой, они верили, что я буду вести себя благоразумно, и не спрашивали, кто моя избранница.
Три или четыре раза мы с Хильдой готовили наши тайные встречи так, как будто это были какие-то шпионские операции. В шесть или семь часов вечера я садился на велосипед и преодолевал десяток километров, отделявшие Пюгген от Аудорфа, чтобы тайно встретиться с ней в сарае, принадлежавшем ее семье. Чтобы ее родители не заметили нас, мы сидели в нем, болтали и любезничали почти до полуночи. Несмотря на тогдашние социальные условности, которые категорически исключали поцелуи, мы все равно целовались. Как-то раз Хильда даже пригласила меня в свою комнату в доме, но я отклонил ее предложение, опасаясь, что мое присутствие вызовет неудовольствие ее родственников.
