В 1939 году отца, в то время декана факультета, уволили из пединститута, и он завербовался в экспедицию в Бодайбо и оставался там до войны. Это его и спасло.
Но я далеко отступила от нашей театральной жизни. Славка в исполнении Табакова переживал эту страшную трагедию: отец – враг народа. Ефремов добился удивительно серьезного, трагического прочтения этой роли. Молодой Шварц тоже переживал за товарища, а умный и добрый парторг (Ефремов) очень сочувствовал ему.
В этом спектакле многие артисты играли по две роли. Например, Табаков играл еще и совсем противоположную роль – молоденького солдата в санитарном поезде, хулигана, дебошира и антисемита: «Ты только своих евреев любишь!», – кричал он медсестре Людмиле, которая ухаживала за Давидом. Николай Пастухов играл бухгалтера склада, а также раненого в поезде, который все мечтал доехать до дома: «Вот уже мост, вот и водокачка…», но все-таки умирал, не увидев знакомой станции. Передать страстное желание жить и увидеть родные места – вот чего добивался Ефремов от Пастухова. Эта сцена потрясала зал, который один-единственный раз был полон до официального запрещения спектакля.
О приеме этого спектакля подробно написал Галич в своей повести «Генеральная репетиция». Спектакль принимала комиссия из ЦК и райкома партии: две дамы – одна в платье кирпичного цвета, другая – в бутылочно-зеленом. Также в комиссию входил Георгий Товстоногов. В зал не пустили никого, даже артистов труппы, не занятых в этом спектакле. Спектакль запретили с формулировкой: «Артисты слишком молоды для такой серьезной темы, спектакль художественно слаб».
Галич пишет, что после этого он просил разрешения еще раз побеседовать с «бутылочной» дамой из ЦК. Она пригласила писателя в свой кабинет и прямо сказала: «Вы что же хотите, товарищ Галич, чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре шел спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?!»
Мы были в ужасе – столько души вложено в этот спектакль! Все мы помнили войну. Кто-то был взрослее в те годы, Ефремову, например, тогда шел пятнадцатый, но и мы, самые младшие – Волчек, Кваша, Мизери, я – знали, что такое страх, когда враг идет по твоей земле, знали, что такое голод и жизнь на чужбине. Смерть ходила рядом, ведь в нашей стране из каждой семьи кто-то ушел на фронт, из каждой!
Мой отец по состоянию здоровья на фронт не попал и очень мучился этим. Но его младший брат, сапер, прошел всю войну, каким-то чудом уцелев, – он воевал на Припяти, на Курской дуге, строил переправу через Днепр, освобождал Освенцим, разминировал Берлинское метро. Закончил войну генералом.
Младший брат мамы ушел в московское ополчение, связистом, и тоже, по счастью, остался жив.
Для нас было большой потерей то, что мы не сыграли этот спектакль – ведь на таких пьесах воспитывается не только публика, но и сами актеры. Общая беда объединяет людей: мы постоянно были вместе, боролись за спектакль «Матросская тишина», переживали его запрет, конечно, возмущались цензурой, партийным руководством и даже Товстоноговым, который нас не защищал. В этой борьбе за спектакль мы стали одним целым.
Ефремов всегда говорил, что после наших спектаклей люди хоть один день должны жить лучше. В то время мы столкнулись с тем, что люди слишком рано стали надеяться на свободу, на отмену жесткой цензуры. Последствия сталинской эпохи еще чувствовались, и партийные работники были все те же.
«Матросская тишина»… В пьесе объясняется название – «тихая улица, где, может быть, живут ушедшие на покой моряки». Но я думаю, что смысл гораздо глубже: на этой улице в Москве находятся сумасшедший дом и тюрьма…
Позже судьба еще раз свела меня с Галичем: в редакции газеты «Известия» был вечер бардов, и мы с восторгом слушали его песни. У меня сохранилась статья об этом вечере, в ней помещены три портрета – Юрия Визбора, Александра Галича и мой, а на другой странице – портрет Юлия Кима. Но я ни в коем случае не сравниваю себя с ними! Я считаю их великими поэтами-бардами и очень горжусь, что выступала вместе с ними.
Спектакли «В поисках радости», «Продолжение легенды» и «Два цвета» были для Ефремова поиском нового молодого героя – смелого, благородного, которому чуждо равнодушие. Если вспомнить советские пьесы до 1955 года, то в них трудно найти правдивого героя, в которого бы верили зрители. Сирано де Бержерак, дон Кихот – да, конечно, а где же наш современный герой?
Ефремов добивался от актеров создания именно таких образов. Его часто не устраивало наше ощущение действительности, времени. От Олега Табакова во время работы над спектаклем «В поисках радости» он требовал думать о времени, о политической обстановке в стране, о каких-то глобальных проблемах. Табаков в то время тайно снимался в кино, приходил на репетиции усталый, Ефремов его ругал…
Олег Николаевич боролся за интеллигентного, образованного актера – только такой актер может осознанно играть своих героев. (Вообще слово «интеллигент» весьма часто употреблялось в нашем лексиконе.) Для Ефремова было важно становление Человека будущего. Как идеалист он искренне верил в возможность существования такого героя в жизни.
Может быть, эти пьесы нельзя назвать литературными шедеврами, но они были очень честными, и проблемы, поставленные в них, волновали зрителей.
В 1958 году на сцене филиала МХАТа был выпущен спектакль «В поисках радости» по пьесе Виктора Розова. Эту пьесу нам давать не хотели, потому что требовалось разрешение на постановку от Министерства культуры, а право первой постановки принадлежало Центральному детскому театру, с которым Розов был тесно связан, там уже шли его пьесы. Директор театра Шахазизов не хотел, чтобы кто-нибудь еще поставил эту пьесу, и просил Розова ни в коем случае нам ее не отдавать. У Розова было очень сложное положение, но мы все-таки уговорили его.
Надеюсь, что многие видели фильм «Шумный день» по этой пьесе, где играют двое артистов «Современника», Олег Табаков и Лилия Толмачева. Их герои пришли из нашего спектакля, и это не Эфрос, поставивший фильм, сделал их – это работа Олега Ефремова.
Для него была очень важна борьба героя с бездуховностью, с мещанством, с «вещизмом». В наше время это даже как-то дико звучит. Но он добивался, чтобы Олег рубил мебель ни в коем случае не из мести – нет, ему была непонятна и противоестественна вся жизнь Леночки, думающей только о материальном благополучии. Но когда она выбросила за окно банку с его любимыми рыбками, для него это было трагедией: как можно сравнить живые существа с вещью? «Они же живые!» – кричал он и в отчаянии хватался за дедушкину саблю. Это вершина спектакля.
