рекрутского бюро в призыве 1914 года, перед началом ее участия в войне на 1000 призывников было около 300 неграмотных. Для сравнения: во Франции эта цифра составляла 68, в Германии — и вовсе на 1000 рекрутов приходился только один неграмотный [22]!
Это соотношение грамотных и неграмотных сказывалось решительно на всем. Скажем, еще в славные гарибальдийские времена в собравшейся в Неаполе толпе, выкрикивавшей лозунг «Да здравствует единая Италия!», какой-то крестьянин поинтересовался у путешественника-француза, а что это, собственно, значит? Сам-то он при этом выкрикивал лозунг громче всех, но все-таки о смысле клика хотел бы узнать поточнее…
Крестьяне, как мы видим, — люди основательные.
Так что в числе добровольцев-гарибальдийцев, при всем демократизме вождя, преобладала все-таки грамотная интеллигенция. То, что было справедливо во время Рисорджименто, сохранило свою правоту и в 1915-м — на войну за неискупленные итальянские земли рвались в основном люди грамотные, да и то далеко не все.
А уж для пастухов с Сардинии, где хлеб было принято выпекать на всю семью всего один раз в месяц и дальше уж пробавляться сухарями, «плоды победы 1918 года» были и вовсе не ясны.
Умей эти люди читать, они, пожалуй, согласились бы с д’Аннунцио — победа оказалась искалеченной. Но убогость победы они видели не в отказе Италии в ее притязаниях на колонии — причины они искали поближе к дому. Октябрьская революция 1917 года в России произвела глубокое впечатление не только на грамотных, но и на неграмотных, и в Италии исполнялась вот такая народная песня! [23]
А если Ленин придет, мы устроим пир,
И пойдем к хозяевам, и отрежем им головы.
Вот так, вот так — и союз наш вырастет.
А королевских гвардейцев мы сварим на суп,
А карабинеров ошпарим, а их сержанта зажарим.
Вот так, вот так — и союз наш вырастет.
Смотрите, вдовушки, мир теперь подписан,
И парни скоро придут домой, и расцелуют ваши задницы.
Вот так, вот так — и союз наш вырастет.
А если Ленин придет, мы устроим пир,
И пойдем к хозяевам, и отрежем им головы.
Вот так, вот так — и союз наш вырастет.
Тут надо бы прибавить, что это был не просто фольклор. На левом конце политического спектра Италии имелись очень способные и одаренные люди, которые, сетуя на отсталость и темноту населения, считали, что война может привести к освободительной революции.
Так считал, например, Антонио Грамши.
На его фоне фашисты Бенито Муссолини, тоже требовавшие «завершающей войну революции», казались вполне приличными ребятами. Повторения российских событий 1918 года, с развязавшейся беспощадной гражданской войной, можно было ожидать и в Италии.
Вероятность этого события, собственно, можно было оценить по данным статистики министерств: поденные рабочие в Италии работали только 135 дней в году и зарабатывали за это время около 1600 лир, а на жизнь требовалось, по все тем же данным, не менее 3000. Поэтому дети поденщиков лет так в восемь бросали школу и шли помогать взрослым. Ну, а в 1918-м подросшие «детишки» вернулись с войны, где их научили держать в руках оружие и не бояться крови…
Если учесть, что к концу войны в стране оказалось под 5 миллионов мужчин, поносивших военную форму, то понятно, что тематика народных песен в Италии заслуживала серьезного внимания.
И если использовать тематику песенки, приведенной выше, в качестве иллюстрации, то надо признать, что многое варилось в политической кастрюле Италии. Ну, а в сентябре 1919 года кастрюля эта слегка перекипела.
Габриэле д’Аннунцио решил поиграть в Гарибальди.
Стоял на Адриатике, прямо напротив Венеции, входивший в состав Австро-Венгрии портовый город Фиу-ме. Он мог бы служить неплохой моделью империи Габсбургов — население Фиуме говорило на венецианском диалекте, окружающие город деревни населяли хорваты, а сам город административно принадлежал той половине Австро-Венгрии, которая считалась Королевством Венгерским.
Соответственно, бумаги городского управления велись на немецком и на венгерском, деловая переписка — главным образом на итальянском — ну, а на улице поговорить с возчиками можно было и по-сербохорватски.
Как ни странно, все это прекрасно работало…
Ну, вплоть до поздней осени 1918 года, когда империя развалилась — а на Фиуме стали одновременно претендовать и Италия, и образовавшееся в декабре 1918 года Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Оно потом станет Югославией, но поначалу рассматривалось, как какая-то «географическая новость», и сам факт спора в Италии вызывал величайшее раздражение.
Президент Вильсон, призванный в качестве арбитра, предложил сделать из Фиуме отдельное независимое государство под управлением Лиги Наций — в 1919 году она как раз находилась в процессе формирования.
Предложение это никого не устроило.
Город как бы завис в «ничейном пространстве», начались беспорядки, для их прекращения ввели союзные воинские части, составленные из английских и французских подразделений, городской совет начал выпускать собственную валюту, делая надпечатку «Фиуме» на старых австрийских бумажных кронах — и тут в этот бедлам добавился новый элемент.
Габриэле д’Аннунцио высадился в Фиуме и немедленно провозгласил город аннексированным Италией. Когда итальянское правительство этот щедрый дар отвергло, д’Аннунцио не расстроился — он решил, что Фиуме будет республикой [24]! во главе с так называемым «комман-данте», которым он назначил себя.
Впрочем, он не возражал и против того, чтобы его называли просто дуче.
Ну, а дальше началась уже чистая оперетта. Новый глава государства был одержим идеей прекрасного. Он, например, видел сходство между совершенной формой собственного черепа — и ножками Иды Рубинштейн, прославленной танцовщицы. И то и другое было проявлением одного и того же феномена — чистой красоты.
Ну, и конституцию своего государства д’Аннунцио начал творить по тем же лекалам.
Граждане делились на девять корпораций, образованных по профессиям. Имелась и десятая корпорация, включавшая в себя людей выдающихся, деятельность которых не должны были сковывать узкие рамки профессии. Имелся двухпалатный парламент, состоявший из Совета корпораций (Consiglio dei Provvisori) и Совета лучших (Consiglio degli Ottimi) — но, конечно, никакими делами парламент не заморачивался.
Все так или иначе решал дуче.
А дел у него было полно. Например, он сочинил клич «Эйя, эйя, эйя, алала!» (Eia, eia, eia, alala!). Смысла в кличе не было, но автор решил, что звучит он бодро и дает кричащим внутренний подъем. А еще полагалось кричать «А Noi!», что буквально значит «Нам!», но в данном контексте означало: «Нам принадлежит мир!» [25].
Практиковались регулярные встречи дуче с народом. Народ
