Года за два со смерти Высоцкого Вознесенский принес в издательство «Советский писатель» рукопись его стихов. Заведующий отделом поэзии Егор Исаев рукопись прочитал и посчитал, что она достойна выпуска, но директор издательства остался непреклонен – книгу не издали.
Первый сборник стихов Высоцкого «Нерв» вышел в издательстве «Современник» после его смерти.
Музыка ломает пуленепробиваемое стекло.
Вилли Токарев с песнями из Брайтона в Бирюлеве
Когда впервые в Москву в сентябре 1988 года приехал после многолетней разлуки с родиной знаменитый нью-йоркский (а в прошлом ленинградский, мурманский) певец и бард Вилли Токарев, Андрей Вознесенский пригласил меня на встречу с ним в ресторан «Будапешт». Элитный ресторан славился уютом, хорошей кухней. Прямо за столом, в компании с Андреем, Зоей Богуславской, а также сыном Токарева Антоном, я брал у Вилли интервью. Быстро обработав материал, стал пристраивать его в печать. Оказалось – не так-то просто. Несмотря на перестроечные вольности запретительская идеология еще давала о себе знать. Первый отказ получил от редактора «Огонька» (Коротич огорошил: «Токарев не фигура»), второй от ворот поворот получил от «Московских новостей», третий – от редактора «Советской культуры». И лишь «Неделя» напечатала интервью, первое в нашей прессе, с легендой русского шансона.
Представляю сохранившееся в моем архиве предисловие Андрея Вознесенского, написанное им от руки, к той несостоявшейся в «Огоньке» публикации.
Прошлой весной я выступал перед русскоязычной аудиторией Нью-Йорка. Открывал вечер чернокожаный Михаил Шемякин. После выступления на сцену поднялся незнакомый жгучий усач с серьезными глазами, одетый в черную тройку, и застенчиво и в то же время уверенно сунул мне в карман кассету с записями.
«Я – Вилли Токарев», – представился он.
Он удивился, что мне знакомо его имя. Еще бы! Сейчас повальное большинство наших таксистов и частников накручивают километры своих дорог под песни Токарева.
«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой», – так по-чаплински и очень по-русски прокричал он о встрече эмигранта с Нью-Йорком.
Видел до дна он выкладывается в «Одессе», ночном клубе, где он работает (а работает он по-черному, «четырнадцать лет без выходных»), где гуляет Бруклин, где его новые земляки вперемешку с туристами из Киева и Ленинграда бешено скандируют ему.
Можно придраться к рифмам и длиннотам текста, можно найти поствысоцкие интонации – но в песнях Токарева с бешеной неистовостью, неубиваемым юмором, под хохмой, скрывающей ностальгию, хрипит подлинность судьбы. Он стал голосом сотен тысяч из Брайтон-Бич и Бруклина.
Профессиональный музыкант, он сам обдирал шкуру, строил свою судьбу, знал невзгоды и радость торжества – был официантом, грузчиком, таксистом.
Может, именно пересечение с последней профессией дает ключ к его характеру – кочевому, неунывающему и отчаянному.
Во всех американских такси – кэбах – вы не имеете права сесть рядом с водителем. Места для пассажиров находятся сзади, отгороженные пуленепробиваемым стеклом для оплаты. На переднем сиденье частенько дремлет собака. Она хранит от одиночества и от внезапного нападения.
Лирический персонаж Вилли Токарева похож на таксиста, сломавшего пуленепробиваемую перегородку. Ему необходимо общение с вами, откровенность. Пусть даже ценой риска.
Русские песни нам певали ямщики, матросы, рокеры на мотоциклах – послушаем исповедь бывшего нью-йоркского таксиста, его трасса – ишь, куда занесло! – Бруклин – Бирюлево.
Долго не женился, чтобы не обидеть поклонниц
Общаясь с поэтом, я видел, насколько он внутренне свободен и самодостаточен. Никогда не рвался к литературной власти, не «бронзовел», существовал сам по себе независимо от правительств или комитетов по госпремиям, от завистников или злобных критиков, от мнимых патриотов или… воров-домушников.
На переделкинскую дачу в надежде поживиться не раз наведывались залетные грабители, вот только уходили ни с чем. Ценностей здесь не водилось.
«Мне в жизни очень мало надо, – признался он как-то, – я никогда не владел даже банальным авто, предпочитаю такси».
Давным-давно, когда в жизнь Вознесенского еще не вошла Зоя, я спросил, почему он не женится, и Андрей шутливо ответил, что если кого-то выберет, то ему будет жалко всех остальных женщин. Правда, в конце концов, не устоял, и навсегдашней музой поэта стала воспетая им Зоя-Оза… Наверное, о ней он думал, когда писал эти вечные строки: «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь…» А последние его стихотворения, посвященные жене, – любовная лирика пушкинской высоты.
«Мы были тощие и уже тогда ничего не боялись…»
За многолетнюю близость с Андреем Вознесенским я брал у него интервью только несколько раз. Казалось бы, почему? Причин несколько. Андрей Андреевич не очень-то любил встречаться с нашими журналистами. Мне кажется, ему было интереснее и важнее давать интервью на Западе, то есть в заграничных поездках, или иностранным журналистам в Москве. Поэт был весьма популярен в Америке, во Франции, в Италии, и у него не было отбоя от тамошних репортеров, которые задавали острые вопросы, касающиеся положения интеллигенции, литераторов, художников в Советском Союзе. На Вознесенского смотрели, как на героя, который выстоял и «выжил» под убийственным ором Никиты Хрущева. Давая интервью на Западе, поэт понимал, что они в любом случае вызовут резонанс и в СССР.
Когда я обращался к Вознесенскому с просьбой дать интервью, он всегда находил причину, и вроде бы убедительную, чтобы избежать не совсем приятной для него «работы». Хотя однажды, в июле 99-го, как ни странно, согласился поговорить со мной на темы сельской жизни и корнеплодов для газеты «Мир садовода» (!) Редакция этой газетки, выходящей, впрочем, солидным тиражом, упросила меня сделать для них такой подарок. Вместе с фотокорреспондентом мы приехали в Переделкино, я включил диктофон и начал расспрашивать, как живется поэту вдали от столицы, среди лугов и пастбищ. Андрей предложил пройти к даче Пастернака и по дороге проговорил: «Представь себе, над этими грядками колдует с лопатой Борис Пастернак, вот он-то был настоящий сельский труженик. Не улыбайся, простая работа отвлекала его от литературного шабаша в коридорах писательского союза и выше». Вспомнили строчки Андрея из стихотворения, которое неожиданно для всех появилось в «Литературной России» вскоре после смерти Пастернака в номере, посвященном Льву Толстому (то ли в газете не поняли настоящего адресата стихов, то ли наверху решили, что перегнули палку с травлей «небожителя», как назвал когда-то Пастернака Сталин):
