Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

выставлять особого еврейского списка означало блокировать с какой-либо из политических партий (например, с кадетами: об этом шла речь); по такой шаг совершенно бы скомпрометировал Совет как национальную организацию. Повторяю: фактически оставался только один путь — в выборах участвовать и притом выставить особый список. На этот путь Совет и стал. Я не мог особенно энергично этому сопротивляться, так как, признавая принципиальную непоследовательность этого шага, я вместе с тем не мог не сознавать его практическую неизбежность. Но с самого начала выборов я уже не мог заглушить в себе сознание внутреннего противоречия, в которое меня втягивали.

Совет был слишком слаб, чтобы выставить свой отдельный список. Естественно было искать союзников среди несоциалистических еврейских партий. Такие союзники и нашлись справа в лице партии сионистов и ортодоксального союза «Ахдус», слева — в лице «Еврейского демократического союза Единение».

Союз «Единение» образовался еще в апреле 1917 года; я принимал в нем ближайшее участие. Это была демократическая интеллигентская группа, в основании которой лежал блок трех профессиональных групп: группы евреев-адвокатов, группы евреев-врачей и группы евреев-инженеров. В национальном вопросе «Единение» стояло на почве светскости и идишизма, но отличалось от еврейских социалистов тем, что допускало общенациональные объединения и блоки. Никакой общеполитической программы намеренно выставлено не было. — Союз «Единение» имел в то время некоторый успех среди местного еврейства, хотя он, естественно, должен был страдать болезнью всех срединных партий: для националистов «Единение» было недостаточно националистичным, а для ассимиляторов и национально-индифферентных групп — слишком национальным… Оглядываясь теперь назад, я могу сказать, что единственным несомненным достоинством «Единения» был его интеллигентский характер и культурный состав членов. — Впоследствии, союз «Единение» превратился в местную организацию «Еврейской народнической партии» («Фолькспартай»).

Блоковое соглашение между четырьмя еврейскими группами состоялось, о количестве и порядке мест участники столковались. Предстояло избрать кандидатов отдельных групп [35] и составить из них список…

_______________

Когда все номинации и отводы были закончены, и список № 9 был, наконец, готов, я почувствовал себя совершенно измученным и больным. Мои нервы, уже истощенные напряженной работой предыдущих месяцев, были окончательно изнурены. Меня охватил какой-то taedium politicae [36], и я стал жаждать временного отдыха и покоя.

В таком настроении я получил телеграмму из Петрограда от М.М.Винавера с просьбой содействовать тому, чтобы от киевских еврейских организаций были посланы на созываемую на 18 июля Всероссийскую еврейскую конференцию делегаты, сочувствующие программе Еврейской народной группы (местной организации группы тогда в Киеве не было). Меня не особенно прельщала перспектива участвовать в конференции и слушать там неизбежные программные речи сионистов и бундовцев; я наслушался достаточно этих речей на нашем областном совещании. Но представившаяся возможность уехать из Киева и не принимать больше участия в предвыборной агитации и борьбе весьма мне улыбалась [37]. Я выставил поэтому свою кандидатуру и был избран делегатом от союза «Единение» на всероссийскую конференцию.

16 июля я распрощался с членами Исполнительного комитета, которому предстояло в ближайшем будущем, тотчас по избрании Городской Думы, ликвидировать свои дела, и облегченно вздохнул в купе петроградского поезда.

После нескольких дней в Петрограде, я уехал дальше — в Финляндию…

* * *

Отдыхая на берегах Сайменского озера, я невольно возвращался мыслями в Киев, к моей так внезапно и резко оборванной политической работе. Я искал причины неудачи «Совета объединенных еврейских организаций» — неудачи, в которой для меня уже не было никакого сомнения. «Совету» не только не удалось объединить вокруг себя киевского еврейства, по, напротив, он стал фактором раздоров, стал тем химическим реактивом, который обнаружил несоединимость отдельных составляющих еврейство элементов.

Чем больше я думал об этом вопросе, тем яснее и яснее становилось мне, что «Совет» был с самого начала мертворожденным учреждением…

Совет был предназначен для того, чтобы играть роль центрального органа киевского еврейства; он должен был проводить, от имени евреев города Киева, единую еврейскую национальную политику. Между тем, — и в этом пункте, по-видимому, были правы еврейские социалисты, — в ту эпоху в России не могло быть никакого единого еврейского национального органа и нельзя было вести никакой единой еврейской национальной политики.

Защищая идею Совета, мы говорили, что русское еврейство, для осуществления своих национальных интересов, должно действовать организованно и сплоченно. Должны быть созданы межпартийные, национальные организации, которые и осуществят миссию еврейского национального возрождения в России … Такой национально-политической организацией должен был стать, в рамках города Киева, Совет, в масштабе всей России — Всероссийский еврейский съезд.

Логически против этой схемы трудно было возражать: раз существуют национальные интересы (а таковые у русского еврейства несомненно были и есть), то, естественно, наиболее призванными защитниками этих интересов будут национальные органы. Однако, отстаивая с большим жаром эту логически-безупречную конструкцию, мы забывали одно: что национальные вопросы играли сравнительно небольшую роль в общем комплексе политических интересов русского еврейства в ту эпоху. В этом было существенное различие между еврейской нацией и другими, — территориальными, — национальностями России. Для каждого еврея несравненно важнее были вопросы о монархии или республике, демократии или социализме, — чем все вопросы, к которым сводилась национальная еврейская политика, то есть, вопроса о светской или религиозной общине, о жаргоне или древнееврейском языке, и даже вопросы о национальной автономии. Между тем, по основным общеполитическим вопросам русское еврейство никоим образом не могло представлять собой единого фронта; тут оно естественно расслаивалось по социальным классам и политическим течениям.

Мы пытались устранить это несоответствие тем, что ограничивали национальные организации исключительно сферой национальной политики; в области же общей политики каждый член их мог принадлежать к любой партии. В этом мы расходились с крайним националистическим крылом еврейства — сионистами, которые проповедовали примат национальных интересов и единый еврейский фронт по всем вопросам общей политики.

Однако наш компромисс был возможен в сфере политической абстракции, по разлетался вдребезги при первом соприкосновении с жизнью. Он предполагал какое-то двоение человека, одновременно состоящего членом, скажем, меньшевистского комитета и еврейского национального органа. Он предполагал и двоение самих организаций, с полным изъятием общеполитических вопросов из сферы организаций национальных, а вопросов национальной политики — из сферы общеполитических партий.

Действительность вскоре обнаружила всю неосуществимость такого раздвоения. «Совету» пришлось тотчас же после своего возникновения встретиться с неотложными задачами общеполитического свойства — с представительством от еврейства в различных органах, с выборами в городские думы, в земства, в Учредительное Собрание. Я испытал сам всю ложность положения, в котором оказывался командированный Советом делегат, долженствовавший ex professo [38] «представлять еврейство». Когда я был делегирован Советом в Исполнительный комитет,