Церемония кончилась.
— Ну, Деге, что скажешь?
— Да, старина, я был прав, когда говорил, что самая большая опасность — заключенные. «Подождите со сведением личных счетов до прибытия на место». Это говорит о многом. Там, наверное, сплошные убийства.
— Об этом не беспокойся, положись на меня.
Я разыскиваю Франсиса Ла-Паса и спрашиваю его:
— Твой брат еще работает санитаром?
— Да. Он не заключенный, а ссыльный.
— Свяжись с ним поскорее и попроси достать хирургический скальпель. Если попросит деньги, скажи мне сколько, и я заплачу.
Через два часа я уже держу в руках скальпель. Он великоват немного, но это оружие, которого будут бояться.
Я уселся поближе к уборной, и послал за Глиани, думая возвратить ему патрон. Но среди восьмисот человек да еще в этой суматохе, его не так-то просто отыскать. Жюло и Сюзини я не встречал с момента прибытия на это место. Преимущество совместной жизни — в разговоре, в принадлежности к новому обществу, если это можно назвать обществом. Столько надо успеть сказать, услышать и сделать, что не остается времени думать. Прошлое понемногу стирается из памяти, и отходит на второй план. Я думаю, что после прибытия на каторгу, мы забудем, кем были, за что и как попали туда, и лишь одно будет занимать нас: побег. Я ошибся. Больше всего мы думаем о том, как бы остаться в живых. Где «курицы», присяжные, суды, судьи, жена, отец, друзья? Они живут, здравствуют, и для каждого из них имеется местечко в моем сердце. Однако волнение перед плаванием, как перед прыжком в неизвестное, новые знакомства делают прошлое для меня уже не таким важным. А может быть, это только кажется. Стоит моему мозгу лишь захотеть, и они снова предстанут передо мной.
Вот и Глиани. Его подводят ко мне: он и через оптические линзы почти не видит. Выглядит он немного лучше. Приближаясь, он, не говоря ни слова, пожимает мне руку. Я говорю ему:
— Я хотел возвратить тебе патрон. Ты чувствуешь себя лучше и способен носить его сам. Для меня это слишком большая ответственность: кто знает, будем ли мы поблизости друг от друга во время плавания и увидимся ли вообще на каторге. Лучше возьми его.
Глиани смотрит на меня несчастными глазами.
— Идем в уборную, и я возвращу тебе патрон.
— Нет, не хочу, возьми его себе, он твой.
— Почему?
— Я не хочу умереть из-за этого патрона. Предпочитаю жить без денег, чем умереть из-за них. Дарю их тебе. Ты не обязан рисковать жизнью из-за моих медяков. Если уж рискуешь, то пусть будет какая-то польза для тебя.
— Ты боишься, Глиани? Тебе угрожали? Думают, что ты нагружен?
— Да. За мной следят три араба. Я ни разу не пришел к тебе, опасаясь, чтобы они не пронюхали про связь между нами. Когда бы я ни шел в уборную — днем или ночью — один из них, как бы случайно, вертится рядом со мной. Я дал им ясно понять, что не заряжен, но они не прекращают слежки, чувствуют, что кто-то носит мой патрон, но не знают, кто именно. Они не спускают с меня глаз. Ждут, когда патрон вернется ко мне.
Я смотрю на Глиани и вижу, что он жутко напуган.
— В каком конце двора они обычно бывают?
— Около кухни и прачечной.
— Хорошо, оставайся здесь, я сейчас вернусь. А впрочем, нет, пойдем со мной.
Я направляюсь к ним. Крепко сжимаю ручку скальпеля, спрятанного в правом рукаве. Пришли на место и увидели четверых: троих арабов и одного корсиканца по имени Жирандо. Я сразу понял: «ребята» выгнали корсиканца из своего общества, и он пошел к арабам. Ему, конечно, известно, что Глиани шурин Паскаля Марте. А шурин Паскаля не может не иметь патрона.
— Эй, Мукран, все в порядке?
— Да, Бабочка, а у тебя?
— Нет, далеко не все. Пришел вам сказать, что Глиани мой друг. Если с ним что-то случится, первым ответишь ты, Жирандо. А потом — вы. Понимайте, как хотите.
Мукран встает. Он ростом с меня, примерно 1 м. 74 см, но весь какой-то квадратный. Мой вызов задел его, он собирается вступить в драку. Я быстро вытаскиваю новенький блестящий скальпель и, держа его в ладони, говорю:
— Если тронешься с места, убью, как собаку.
Он не ожидал увидеть оружие в месте, где нас каждый день обыскивают. Мой тон и длина скальпеля производят на него должное впечатление, и он говорит:
— Я встал, чтобы поговорить с тобой, а не драться.
Я знаю, что это неправда, но не хочу задевать его честь перед друзьями. Даю ему возможность отступить:
— Хорошо, если ты встал, чтобы говорить…
— Я не знал, что Глиани твой друг. Думал, что он разиня, а ты ведь знаешь, Бабочка, нам нужны деньги для побега.
— Это естественно. Ты имеешь право бороться за свою жизнь. Но его не смей трогать. Поищи в другом месте.
Он протягивает мне руку, и я ее пожимаю. Уф! Удалось выйти. Убей я этого типа, не пришлось бы мне так скоро ехать. Позже я понял, что совершил ошибку. Глиани я сказал:
— Не рассказывай никому об этом случае. Я не хочу упреков папы Деге.
Пытаюсь уговорить его взять патрон, но он говорит:
— Завтра, когда отплывем.
Но назавтра он так надежно спрятался от меня, что мне пришлось отплыть с двумя патронами.
В нашей камере одиннадцать человек, но в эту ночь никто не разговаривает. Все с тоской думают об оставляемой навеки Франции.
Деге не разговаривает. Он сидит возле решетчатой двери, у коридора. Там немного больше воздуха. Я совершенно растерян. Мы получили настолько противоречивые сведения о том, что нас ожидает, что я не знаю, чему радоваться, чему огорчаться, а отчего приходить в отчаяние. В камере свои ребята. Только один чужой — маленький корсиканец, родившийся на островах. Все молчат. Серьезность момента заставила людей онеметь. Дым от сигарет, будто туча, выходит из камеры, выедая глаза заключенным.
Никто, кроме Андрэ Байарда, не спит. Но Андрэ можно понять: ведь он уже однажды распрощался с жизнью. Все остальные видят рай. В моей голове с невероятной быстротой, прокручивался фильм моей жизни: детство, школа, первые уроки приличия и благородства; цветы на клумбах, весенние ручейки, вкус груш, персиков и слив из нашего сада, запах мимозы, что растет у порога нашего дома, наш дом. Время от времени я слышу голос моей несчастной матери, которая так меня любила; мягкий и ласкающий голос отца; лай Клары, охотничьей собаки отца. Я вижу детей — участников моих детских забав. Волшебный фонарь, который загорелся в моем мозгу без моего желания, наполняет сладким чувством эту ночь ожидания перед прыжком в неизвестное.
Пришло время подвести итог. Итак: мне двадцать шесть лет, чувствую себя отлично, в животе у меня 5600 своих франков и 25000 франков Глиани. У моего друга Деге 10000 франков. Думаю, можно рассчитывать на 40000 франков. Если Глиани не в состоянии защитить свои деньги здесь, то на корабле или в Гвиане сделать это будет значительно сложнее. Он это знает, и потому не пришел за патроном. Поэтому можно принять в расчет и эти деньги. Разумеется, придется взять с собой и Глиани; деньги, в конце концов, принадлежат ему. 40000 франков — сумма немалая. Легко смогу подкупить соучастников — заключенных, вольнонаемных рабочих и надзирателей.
