И на корабле его лик источал благодать и утешение. От подвижнических трудов его лицо приобрело какой‑то особый блеск и по цвету напоминало спелую айву. От непомерных духовных подвигов, подъятых ради любви ко Христу и на благо родной паствы, которой отец Арсений как добрый пастырь руководил пятьдесят пять лет, плоть его иссохла и утончилась.
Но не столько работа изнуряла все эти годы неутомимого делателя винограда Христова, сколько неусыпное попечение о безопасности виноградника. Фарасы находились в месте глухом, а вокруг дикие звери (четы), которые то и дело старались разрушить ограду и разорить виноградник. Видя это, Благой Бог решил пересадить лозу в Свой большой виноградник — Грецию, а виноградаря призвать к Себе, чтобы тот отдохнул от трудов.
На корабле каждая семья, действительно, была словно связка виноградных ветвей, и любящий отец нежно заботился о каждой. Некоторые голодали, отказываясь есть скоромную пищу в бесплатной столовой. Им отец Арсений говорил: «Сейчас про посты забудьте, ешьте, что дают. Когда на новом месте обустроитесь, тогда и будете поститься». А сам доставал из-за пазухи ячменную лепёшку и садился вместе со всеми, говоря: «На меня не смотрите, я монах».
После трудного путешествия корабль причалил в греческом порту Пиреи, у селения Святого Георгия. Здесь на греческой земле 14 сентября 1924 года они радостно встретили и великий праздник Воздвижения Честного Креста (по старому стилю, которого придерживались на родине). Три недели переселенцы провели в лагере для беженцев в селении Святого Георгия, а потом поехали на Керкиру, где их временно разместили в городской крепости.
Тут милосердный Хаджефендис заболел. Фарасиоты встревожились. Его, почти насильно, положили в больницу, где условия были лучше, чем в крепости. Отец Арсений ни за что не хотел расставаться с земляками и со слезами просил: «Дайте мне умереть рядом с вами», но те не слушали. Из любили к нему они думали, что в больнице он скорее поправится и снова вернётся к ним, словно забыли слова Хаджефендиса: «В Греции я проживу всего сорок дней».
На Керкире, в городской крепости, отец Арсений прожил две недели и два раза служил в храме святого Георгия. Ещё неделю он пробыл в больнице, где его постоянно навещали обеспокоенные его здоровьем фарасиоты. Однажды Продромос хотел забрать у отца Арсения в стирку одежду.
— Что её стирать? Не сегодня–завтра она будет в земле, — сказал ему отец Арсений.
Продромос не понял и снова сказал:
— Дай я её постираю, ты стар и к тому же болен.
А отец Арсений ответил:
— Что же, по–вашему, я от старости перестал быть монахом?
Он, несомненно, продолжал быть монахом.
В тот же день Продромос увидел, как по отцу Арсению ползёт вошь. Он незаметно её поймал, чтобы не видели люди, которые были рядом, и хотел раздавить. Но Хаджефендис закричал: «Не трогай её» — и, взяв вошь из рук Продромоса, сунул себе под одежду: «Оставьте её, пусть ест, пока есть возможность. Что же, одним червям всё тело достанется?» Потом он обвёл взглядом всех стоящих и сказал: «О душе, о душе надо заботиться, а не о плоти, которая ляжет в землю и будет съедена червями». Это была последняя проповедь отца Арсения об истинном смысле жизни!
Когда все ушли и остался один Продромос, отец Арсений сказал: «Давай, Продромос, прощаться. Послезавтра я перейду в другую жизнь. Вчера днём приходила Божия Матерь и известила меня. Она показала мне Афон и монастыри, которые я очень хотел видеть, да так и не удостоился. Что сказать, Продромос! Знаешь, сколько на Афоне монастырей?! Какие большие храмы?! Красота!» А после этого он сказал: «Через восемь дней умрёт твоя жена Кирьяки, но ты не грусти. И Алмалу, жена Карамуратидиса Стефана, тоже умрёт через тринадцать дней». Так и случилось.
Прошло назначенных два дня, и настало то самое «послезавтра». И верный раб Божий, отец Арсений, причастившись, отошёл к истинной вечной жизни со Христом. В этот момент не было рядом с ним никого из фарасиотов. Он не желал, чтобы кто‑то отвлекал его от молитвы, с которой он готовился в вечность.
Вот кто такой отец Арсений!
Один, малый, с одной надеждой на Божие заступление!
Один, великий, преданный исключительно Богу и образу Божию человеку!
Один, до конца жизни наедине только с Богом!
Когда благочестивый псалт пришёл навестить его, он принял благословение уже от мощей святого отца. В правой руке на груди отец Арсений крепко сжимал узелок со своим главным сокровищем — мощами святого Иоанна Златоуста. Нестяжательный отец Арсений не оставил по себе никакого наследства, кроме нескольких потрёпанных книг.
Узнав о его кончине, фарасиоты были безутешны в своём горе, хотя отец Арсений их и готовил к этому. Собралось много людей, и устроили ему торжественные похороны, на которые пришло и много местных жителей. Отец Арсений был погребён на городском кладбище Керкиры рядом с другими священниками.
На могилу положили мраморную плиту, где было выгравировано его имя.
Отец Арсений отошёл ко Господу 10 ноября 1924 года (по новому стилю) в возрасте восьмидесяти трёх лет.
Преподобный отец Арсений — звезда Востока — сошёл с небосклона уже в Греции, даровав ей свои честные останки.
Чтобы люди могли иметь представление о том, как выглядел отец Арсений, я посчитал необходимым описать его внешность.
Отец Арсений был высокого роста, метр восемьдесят, крепко сложен, но худ от подвигов воздержания. Руки у него были настолько сильные, что в молодости четверо человек не могли повалить его на землю.
У него были тёмно–русые, во времена ранней молодости довольно густые волосы. Борода широкая и длинная, густые брови и гладкий лоб. Большие голубые глаза и узкое, вытянутое лицо. Щёки впалые и заросшие густой бородой. Скулы были гладкие и отсвечивали. «Цвета спелой айвы», — как говорили люди. С молодости он казался старше своих лет, поэтому в зрелые годы все считали его уже старцем.
Много лет прошло со времени праведной кончины отца Арсения, но никто из благоговейного страха не дерзал открыть его могилу. Встречаясь, благочестивые фарасиоты спрашивали друг друга: «Хаджефендис никому не являлся?» Они ждали знака, чтобы открыть могилу, думая, что обретут его мощи нетленными. Поэтому, когда через тридцать четыре года могилу открыли и неистлевшими оказались только его честные кости, многие соблазнились. «Если уж Хаджефендис после таких подвигов и чудес не смог стать святым, тогда кто может», — говорили они.
