Сегодня утром получил два твоих письма от 2 и 5 августа, и на меня пахнуло домом и милым-милым гнездом. Пишешь о Ейке и мальчиках, все вы живы, здоровы и веселы… слава Богу. Мы все ломим вперед, посмотри на карту – и ты это поймешь. Теперь у нас почта налаживается, и я начну получать твои письма. Мне говорят, что наши доходят аккуратно, это, пожалуй, важнее.
Новостей у нас никаких, слишком мы оторваны от всех. Я рад, что берешь француженку, не теряй с мальчиками время, занимайся – сама или кто другой… я даже здесь моих людей гоню на работу, война войной, а работа работой. Крепко целую тебя, мою голубку, и наших деток. Целуй папу, маму, Петровских и Поповых. Что Паня брат? Не тронулся на войну? Что слышишь о знакомых? Целую и благословляю. Андрей.
5 сентября 1914 г. Самбор. [Открытка]Дорогая ненаглядная Женюрка!
Два дня прожили в этом городе; вчера посылал телеграмму, но не приняли. Жив и здоров, чуть-чуть болела голова эти дни, но теперь лучше… вероятно, немного продуло. Подошли к Карпатам и наслаждаемся их видом. Думаю о вас все больше и больше. На все привычка. Сначала боевые картины слишком поглощали внимание, теперь привык к ним, и воспоминания все чаще и чаще поворачиваются к вам. Вероятно, вам приходится читать о конном отряде Павлова. Это наш. В адресе не упоминай 12-го корпуса, а прямо действующую армию или 2-ю каз[ачью] сводную дивизию. Как ты, золотая моя, себя чувствуешь? Спокойна ли или нервничаешь? Поправилась ли или наоборот? Крепко обнимаю, целую и благословляю вас четверых. Целуй папу, маму. М[уж] и от[ец] Андрей.
5 сентября 1914 г. [Открытка]Дорогая моя Женюрка!
Жив и здоров. От тебя получил два письма от 2 и 5 августа. Вероятно, другие получу сразу кипой. Жив и здоров. Подходят холода. Думаю, что ты можешь направить мне теплое пальто. Сам я попробую здесь приобресть что нужно. Жив и здоров. Сидоренку 2–3 дня лихорадит, у меня слегка болела голова… продуло, вероятно. Начинаем получать газеты и уже менее отрезаны от мира.
Обнимаю и целую вас. Муж и отец Андрей.
8 сентября 1914 г. Старый Самбор.Золотая моя женушка!
Подошли к самым Карпатам и стоим у их подножья… в том самом месте, которое воспевается Пушкиным (Лжедимитрий и Марина). Окрестности прекрасны, воздух чист и свеж. Выпадают дни, когда мы можем немного приотдохнуть. Вчера пришел целый ворох писем, но от тебя нет. Как ты их направляешь? Может быть, мое положение начальника штаба мешает мне получать их? Мы столько развели секретов, что они мешают иметь от вас самые насущные сведения. Пробуй, голубка моя, направлять письма всячески, т. е. одно и то же письмо, но с разными адресами… мы так делаем, когда кругом препятствия. Заставляю писать тебе и Осипа, и Сидоренко. Начинаю скучать по вам, особенно по тебе… малыши наши – что им, сыты, обуты, заняты своими детскими заботами, а ты, моя детка, полна тревоги, дум, и мне хочется быть к тебе ближе, обласкать и успокоить тебя.
Мы ничего не знаем о нашем немецком театре, и нас это сильно интригует… конечно, не немцам нас колотить, а все же дело там идет как-то вяловато. Хорошо хоть, что французы дали им по шапке, а то я сильно боялся, что они сдрейфят. Твои письма (2 и 5 августа) мы трое читали несколько раз и ждем еще новых. Я тебе писал о теплой одежде; я думаю, мне нужен полушубок (легкий и не особенно длинный), валенки и сапоги, больше, вероятно, ничего. Купи и высылай по адресу: «Действующая армия, в штаб 2-й каз[ачьей] сводной дивизии. Мне». Пиши о знакомых… кто где? От Наумова (из Ниж[не]-Чирской) получил письмо… такие доходят.
Крепко вас: тебя, Генюшу, Кирилку, Ейку, папу, маму… Поповых, Петровских… обнимаю, целую, а вас, четверку, и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
9 сентября 1914 г. Старый Самбор.Дорогая моя и золотая Женюрка!
Пишу тебе с оказией: едет в Каменец Писарев за теплой одеждой и опустит письмо у нас… Все время прибаливала голова, вероятно от простуды, но сегодня горный воздух сделал свое дело и стало лучше… Сапоги одни отдал Сидоренко, остались те, что на мне, и еще одни запасные; купить негде, всюду штиблеты. Остальное все или покупаем, а нет хозяев – берем.
На Львов уже есть жел[езная] дорога, а сегодня уже и Львов будет связан с одним пунктом, который от нас в 17 верстах; по-видимому, в тылу дело это у нас налажено. Как-то ко мне затесалась одна бумага по разграничению; посмотрел я и улыбнулся: требовали какой-то отчетности. А между тем я сам еще и теперь не получил 3000 из Каменецкого казначейства; так и вожу с собой ассигновку… все это будет ждать, пока не будут решены более крупные вопросы.
Как у тебя идут наши хозяйственные вопросы? Месячных денег тебе хватит, но как наши долги, земля? Как ты крутишься и решаешь теперь все эти темы? Мне кажется, что к концу этого года мы должны сильно, если не совсем, очиститься от наших обязательств. Хорошо бы; а затем, по окончании войны, приотдохнуть немного или поездить кое-куда. Все это мечты, которые стараешься гнать, едва только они придут. Сначала кончить одно дело, решить его в корне, чтобы был мир для всех, а потом мыслить и о личных вещах. Пробуем говорить об Ейке, Кирилке или Генюше с Осипом или Сидоренко и чуем, что время уже прошло большое и в них большая перемена; трудно уже и представить, какие они стали, особенно Еичка, да и Кирилка. Писареву наказываю хорошенько посмотреть нашу квартиру; Портянко говорил, что все в порядке, съедено лишь варенье, живет родственница нашей глухой… Буду говорить, чтобы доглядывала и хозяйка, это в ее интересах. Жду, все жду твоих писем; хотя я и спокоен, что все вы живы и здоровы, но все же прочитать твои милые строки, перенестись к вам мысленно… так хочется. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю тебя – мою милую – и деток.
Ваш отец и муж Андрей.
Кланяйся Поп[овым], Петр[овским] и знакомым, воображаю, сколько у вас разговоров. Андрей.
Письмо это будет опущено или в Волочиске, или в Проскурове.
18 сентября 1914 г. Борыня.Дорогая золотая моя Женюрка!
Давно тебе не писал за ежедневной сутолокой. От тебя писем нет по-старому, но от Каи случайно залетело таковое от 15 августа из Воронежа; она пишет, что наши малыши немного поболели, но что теперь им лучше… ее вставка о тебе хотя и краткая, но бодрая и успокаивающая. Я думаю, на детках наших сказался петербургский климат, к которому особенно девице нашей надо привыкать, мальчики-то, думаю, его скоро вспомнят. Относительно почты нашей мы страшно ругаемся: никто ничего не получает; это отчасти нас и успокаивает, так как не может же никто нам не писать… за свою дорогую лапку я говорю уверенно, где-то лежат ее милые письма, целой грудой. Нас успокаивают, что наши-то письма по крайней мере до вас доходят исправно. Ты, вероятно, заметила, что я прилепливаю марку и, кроме того, печать для крепости, хотя достаточно одной последней: мы имеем право писать к себе домой бесплатно, лишь прилагая печать.
